— Ну и зачем ты его так? Человек приехал проведать больного друга, а ты его выгнала. Я что здесь разве под арестом и ко мне на свидания можно приходить только с санкции прокурора? — Иван обиженно вздохнул и откинулся на подушку.
— Пока ты здесь, я тебе и прокурор, и врач, и жена и все в одном лице, а этого выхухоля лесного, знала бы, что придет, и на порог бы не пустила. Гришку на тот свет своей пьянкой отправил и к тебе, наверняка, приперся с первачом. Мне Вань живой муж нужен, а не фото на трюмо. Выгнала… будет нужно выгоню, и не сверли, не сверли меня обиженными глазками. Лекарства лучше вовремя пей, — Оксана все это говорила, но в ее голосе не было злобы или обиды. Она говорила скорее это по привычке. Говорила, а сама была готова расплакаться. Говорила так, что бы спрятать свой страх, который постоянно жил в ее душе. Жил и мучил ее с того самого дня, когда она впервые увидела бледное лицо Ивана, его мгновенно посиневшие губы и руку судорожно пытавшуюся расстегнуть ворот рубашки. Сколько раз она вытаскивала его с того света…. а он… Оксана всхлипнула и как не пыталась себя сдержать, все же заплакала.
Иван не любил мокрые сцены. Он вообще не любил когда кто-то плачет. В такие минуты в его душе, что-то переворачивалось, и он был готов пойти на любые уступки или просто опрометью бежать. Бежать, что бы ни слышать этих больно ранящих сердце всхлипываний и не видеть ниагарские потоки Оксаниных слез. Говорят, что у мужчин на генетическом уровне заложена не переносимость к женским слезам. Так или нет, но у Ивана она точно была.
— Вот и поговорили, — Иван беспокойно заерзал на койке, словно высматривая, куда бы ему спрятаться.
Дни шли, и Иван чувствовал себя вполне прилично, но Оксана всячески оттягивала его выписку, надеясь хоть в этот раз сделать все, как положено.
— Тебе положена реабилитация в санатории — говорила она, а сама в первую очередь думала о том, как подольше не допускать его до повседневной житейской суеты.
Иван не возражал, тем более, что и сам не помнил когда последний раз где-то отдыхал. Неотложные больничные дела, строительство дома, которое тянется уже шестой год, съедали без остатка все его отпускные дни, а тут, можно сказать, подвернулась халява, так, почему бы и нет.
Все постепенно входило в свою колею, вот только мысль о Гришке, как ржавый гвоздь засела в сознании и не давала покоя. Иван ни как не мог смириться с тем, что Григория больше нет, а больше всего злило то, что он так и не понял от кого он скрывался и что собственно такого важного на этой проклятой флешке? Конечно, он понимал, что эта история еще не закончилась и что она рано или поздно ему еще аукнется, но где и когда? Чего ждать и кого или чего бояться? Вот вопросы, которые крутились постоянно в его голове. Понять все это сложно, а прояснить эту ситуацию собственно без Гришки ни кто не мог, а те, кто могли и хоть что-то знали, явно скрывали. Даже Семеныч и тот молчал и не особенно любил говорить на эту тему, хотя и не вооруженным глазом было заметно, что он о чем-то догадывается, но говорить не хочет, и каждый разы, как уж, ускользает от вопросов Ивана. "Засранцы, все засранцы и майор этот плешивый тоже засранец. Приходил, расспрашивал, Пинкертон не доделанный. Образование техникум строительный, а туда же. Когда последний раз видели…. да зачем он к вам приехал…. Если бы я знал зачем"… В такие минуты Иван сильно заводился, краснел и Оксана не понимая, что с ним происходит тут же начинала суетиться и подсовывать таблетки и капать в рюмку очередные пятьдесят капель корвалола. Выпив, Иван несколько успокаивался, но только внешне. В душе, он по-прежнему постоянно чувствовал себя в чем-то виноватым. Виноватым так, словно из-за него все это произошло, и смерть Григория он тоже почему-то ставил себе в вину. Ни чего, ни чего, вот выберусь в санаторий там и разберемся что к чему, а пока он всячески старался гнать от себя дурные мысли.
