Зелень состояла из китайской капусты, а также из листьев и бутончиков «кикун» — съедобных весенних хризантем. Эти цветочки напомнили Юки о маргаритках и настурциях, которые ее мать рвала в своем саду и клала в салат, — душистых, а на вкус — горьковато- сладких.
Юки сложила зелень в дуршлаг, стала вынимать из буфета тарелки и плошки. Она хорошо знала, где что лежит. Вот прекрасный белый фарфоровый сервиз бабушки с рельефным растительным орнаментом, вот палочки для еды, покрытые красным лаком. Ничего не изменилось с далеких дней ее детства. Каждое лето она приезжала дом своей матери, и каждый раз все в буфете стояло в том же порядке. Сейчас у дедушки и бабушки она чувствовала себя как дома — ведь в доме отца мачеха многое переделала и переставила на свой вкус. По утрам в воскресные дни перед тем, как отправиться на соревнования по легкой атлетике, Юки обычно заходила в кухню попить апельсинового сока и всегда жалела, что нет больше в буфете маминых белых керамических стаканов — сок в них напоминал полную луну. Хорошо хоть, что она зарисовала исчезнувшие мамины вещи. Теперь, когда разбиваются хрупкие стаканы или тарелки, мачеха идет и покупает новые — без всякого вкуса и системы: предметы совершенно не гармонируют друг с другом.
Юки поставила фарфоровый сервиз на поднос и пошла в гостиную, где перед алтарем стоял черный лакированный стол.
Дядя уже накрыл его, все сидели вокруг на своих местах и пили чай, заваренный Эцуко. Айя и господин Кимура — рядышком, дедушка, бабушка и дядя Сабуро — по одну сторону стола. За последние три года бабушка сильно похудела, а дедушка заметно набрал вес. Бабушка говорила в своей привычной манере — очень быстро и на повышенных тонах, дедушка же останавливался, не находя подходящих слов. Трудно было предугадать, чем закончится его очередная тирада и закончится ли. В этот свой приезд Юки сразу же заметила, как сильно он изменился. Ноги его уже плохо слушались, и он опирался на трость. Каждый шаг давался с трудом. Лицо приобрело багровый оттенок, и он тяжело дышал. Глаза его слезились и он часто мигал, и нельзя было понять, плачет он или глаза его раздражает солнечный свет. Вообще-то дедушке была чужда эта слабость — плакать. Даже на похоронах своей дочери он не проронил ни слезинки. Он тогда сказал, что Шидзуко ушла с миром и воссоединится с духами своих предков, а мы за это должны быть благодарны судьбе. Но Юки понимала, насколько велико его горе. Деда выдавал голос: время от времени он дрожал.
