Он поддерживал в себе молитвенное чувство, не давая ему погаснуть, когда его жестоко пинали, косноязычно материли, грозили автоматом. Когда вталкивали в бетонный ледяной каземат, без стола, без кровати, с заиндевелой железной дверью. Когда оставили одного, в побоях, замерзающего, без света и звука. Он поддерживал в себе мысль о любящем его Боге, как поддерживают тлеющий жаркий уголь в сырой, заливаемой дождем головне. Веря в свое избавление, он не связывал его с товарищами, которые поспешат на помощь, ни со своей удачливостью и сметливостью, что позволят ускользнуть от врагов. Он связывал его с чудом, наподобие того, как в темницу является Ангел, отворяет запоры, выводит его, невидимого врагам, под чудесным лучистым покровом.
Он не стал исследовать стены камеры в надежде наткнуться на лаз. Не стал прислушиваться к звукам за железной дверью, ожидая уловить шум приближающегося боя. Уселся на пол, положив голову на колени, словно заслонял собой задуваемый костер, в котором, как горячий малиновый уголь, горела его вера, его упование на Бога, знание, что только в этой вере заключается его скорое, неизбежное спасение.
Бог для него был его собственной душой, которая вслушивалась, всматривалась в свою расширяющуюся глубину, и сквозь эту живую, наполненную синеватым туманом глубину, как сквозь чудесные врата, попадала к окружавшим его любимым людям. В школу, где были у него несколько закадычных друзей и любимая, не ведавшая о его любви девушка. В маленькую старинную церковь с синими луковицами и кирпичной колокольней, где собирались добрые, то радостные, то печальные прихожане. В необъятную бесконечность неба, где среди ночных звезд и светил, утренних и вечерних зорь, падающих осенних звезд и негаснущих летних сияний смотрело на него любящее лицо с немигающими всевидящими глазами, с золотыми нитями в темных волосах. Образ Спаса у царских врат, перед которым он любил замирать во время службы, и все долгие часы чтений и песнопений созерцал смуглый прекрасный лик, впадая в сладкое забытье, засыпая наяву, погружаясь в живое, счастливое созерцание, говорившее ему, что Бог его знает, следит за ним, взращивает для какой-то важной и чудесной задачи.
Сидя на бетонном полу, чувствуя ломоту в затылке и вывихнутом плече, он спасался от боли и холода, представляя себя не в камере пленных, а в церкви, куда ходил вместе с мамой с детства, знал и любил все ее запахи, темные уголки, начищенные медные подсвечники, лампады на узорных цепочках, резные завитки на потемнелом иконостасе, образа в мятых окладах, писанные на стенах картины священных деяний.
