Затем горбун вприпрыжку побежал туда, где лежали части аппарата, присел, начал вытаскивать какие-то детали, соединять их между собой, — видимо, собирал какой-то прибор. Он действовал так неловко и неумело, что невозможно было определить, что за аппарат он собирает.
— Ну что вы стоите сложа руки, помогите. — Он сказал это так язвительно, что я совсем растерялся и стал без разбора перебирать какие-то непонятные детали, вертеть их туда-сюда, класть друг на друга, но, пока я все это делал, аппарат сам собой собрался и превратился в нечто похожее на кинопроектор. — Привинтите патрон.
Я сделал это, и подготовка аппарата была закончена. На белом полотне над сценой появился сноп света. Стало ясно, что это был кинопроектор.
Некоторое время на полотне воспроизводились со страшным треском неясные пляшущие изображения, но вдруг появились выложенные из цветов слова:
Это было название фильма. Вслед за ним я увидел пейзаж — ту самую песчаную равнину, раскинувшуюся в моей груди бесплодную пустыню. У меня закружилась голова, словно я глянул на дно водопада, и в страхе я обхватил руками живот.
Горбун начал петь — бессвязно, мотив примитивный, раздражающе казенный голос. Видимо, это пение было частью фильма, и ему, хочешь не хочешь, приходится петь, подумал я.
Видимо, это так, — если ты глянешь туда,
То, несомненно, увидишь дно водопада.
Философ говорит:
— О-о, он слишком огромен,
Слишком огромен, но здесь он не так уж велик.
Математик говорит:
— В самом деле, он чудовище дифференциального уравнения.
Юрист говорит:
— Именно так, мы идеальная стена.
Суд больше не нужен, поспим.
Преступник, иди, иди на край света.
Но иди осторожно,
Будь еще более одиноким, чем Робинзон Крузо.
Почему? Потому что там нет
Не только людей.
Но это лучше, чем смерть, так что молчи.
Здесь господствует смерть, перечеркнувшая смерть.
Но именно поэтому ты и должен идти.
Тот, у кого в груди край света,
Должен идти на край света.
— Ну как? — спросил горбун, оборачиваясь ко мне. — Это приглашение к путешествию. Слова и музыка мои.
Изо всех сил стараясь преодолеть головокружение, я ответил:
— Мне кажется, прекрасно.
Горбун сказал резким, злым голосом:
— Не надо подлизываться!
Я смутился и попытался сосредоточить свое внимание на экране. Немного странный фильм, подумал я. Сколько уже времени прошло, а кадр не меняется. Если бы кинопроектор так ужасно не трещал, я бы подумал, что это эпидиаскоп. Но я только что слышал песню горбуна
