С другого конца комнаты к ней подошел Йоханнес, такой прекрасный и золотоволосый, что у нее заныло в груди. Он ласково погладил ее по волосам — она видела, что он так гладил наркоманов, — и нежно поцеловал ее:
— Лорен, все хорошо. Расслабься.
Она начала извиваться.
— Вы убили Антонио!
— Он сам виноват. Не надо было лезть к нам.
— К тому же он оказался невкусным, — неодобрительно заметил Раким. — Жду не дождусь, когда мы развернемся как следует и перестанем питаться объедками. Может, мне удастся отхватить себе какого-нибудь светского льва с Парк-авеню. Эй, не дергайся, а то некрасиво получится.
Она снова почувствовала боль в руке.
— Я отправлюсь с тобой в первый раз, — ласковым голосом пообещал Йоханнес. — Это не так уж страшно. Сама увидишь.
— Ты привыкнешь. А потом это будет ужасно занятно. — В дверном проеме стояла улыбающаяся Алекс. — Скоро ты перестанешь думать об этом так, как сейчас.
Раким закончил свою работу и снова вытер ватой руку Лорен. Рука болела, черный знак «Ангелус-хауса» выделялся на покрасневшей коже. Йоханнес расстегнул ремни, которыми она была пристегнута к столу:
— Ты свободна идти куда хочешь. У тебя двадцать четыре часа. Если ты никого не убьешь, тебе станет очень плохо. Но если решишь стать одной из нас, ты должна вернуться сюда до восхода солнца. Выбор за тобой.
Губы Йоханнеса прильнули к ее губам, и она не смогла удержаться от ответного поцелуя.
Ночь выдалась жаркая. Небо было маслянисто-черного цвета, словно остывший кофе. Лорен бродила по улицам Бруклина в легкой мгле, влажность мешала ей дышать. Она села на метро, на линию F, проехала до Кони-Айленда, потом вернулась обратно в город. От ярких ламп в вагоне у нее заболели глаза и голова, и она вышла на Четвертой авеню. В небе с пронзительными воплями парили вампиры, не птицы. Теперь она это знала. Она начинала все видеть и слышать; ее уши улавливали самые тихие звуки: как крысы кишат в переулках, как вздыхают неудовлетворенные любовники, как приходит в этот мир новая жизнь среди боли и крови. И всегда так. Лорен прошла мимо своего дома и прислушалась к дыханию родителей, почувствовала их горе. Проходя мимо квартиры коменданта, она уловила его беспокойство — ему снилось, что он еще состоит в отряде тонтон-макутов и его мачете выполняет свою грязную работу, затыкая людям рот. У всех были свои секреты.
Она пошла дальше, поборов нервную дрожь и жажду, которая чувствовалась в тревожном биении ее сердца. Кожа на руке, вокруг новой татуировки, раздулась и натянулась; начало болеть все тело, словно дух больше не мог поместиться в плоти. Внутри кипела желчь; кровь, стремительно бежавшая по жилам, казалось, жаждала удовлетворения. Она облизнула губы и провела языком по крошечным бугоркам, возникшим на ее верхней челюсти, — это пробивались клыки; десны набухли и болели. Сколько времени прошло с того момента, когда ей сделали татуировку? Двенадцать часов? Пятнадцать?
