— Ася! Ася! — крикнула она, простерев вперед руки. В одной трепетал кружевной платочек, а на запястье болталась вышитая бисером сумочка. Из-под век брызнули крупные слезы. — Я этого не переживу! Ася! Ася! Краса семьи! Сокровище твоего отца! Единственная доченька! — И вдруг зашипела и повернулась к мужу. Вильф наступил ей на ногу. Приподняв подол, показала распухшую и стертую в кровь стопу.
Бум поднял голову. Ох, мачеха! Снова спрятал лицо в подушку. Ох, мачеха. Ася, это твоя мачеха! Ася шептала: «Перестань! Не надо! Она меня не любит. Она увидит». — «Отдохнем немного в лесу». — «Нет, нет. Не здесь! Здесь сыро. Я запачкаю платье». — «Я подстелю пиджак». — «Жалко новый пиджак». — «Идем, Ася, идем, всего несколько шагов. Там сухая полянка». — «Нет, нет, не надо, Бум!» — «Не бойся, никто не увидит». — «Бум, не здесь, не сейчас, ну пожалуйста». — «А где? Тут везде деревья, деревья, траля-ля-ля!» — «Не пой! Прошу тебя, нас услышат!» — «Пускай видят, пускай слышат!» — «Не мучай меня». — «Пускай видят, пускай слышат, плевать на них на всех, на твою мачеху, на мою маму». — «Бум, побойся Бога, не говори так, я рассержусь. Я ухожу!» — «Подожди! Подожди! Ася!» — «Бум, стреляют, бежим отсюда!» — «Не беги, Ася, не убегай!»
— Бум, это ты? — Бланка тронула его за плечо.
Бум поднял заплаканное лицо.
— Ах, Аншель! Зачем ты держишь эти ботинки? Бумек! — Она хотела погладить его по голове, но Бум уклонился и зашипел. — Не бойся! Не бойся! Видал? — обратилась она к мужу. — Ну что за мальчик! Я говорила, это он виноват. Я все время ей говорила: Ася, не отходи. А он крутился возле нее, крутился и вот докрутился.
— Бланка, иди, сядь, — просил фотограф Вильф.
— Если б не он, наша Ася была бы жива. Аншель, ну что ты за отец! Нельзя ему тут лежать! Где это видано! В одной кровати! Это… это…
— Бланка, оставь, прошу тебя.
— Что я должна оставить? Какой ты муж, такой и отец! Открой наконец глаза! Не видишь, люди смотрят? Аншель! Как тебе не стыдно! Он лежит рядом с твоей дочерью!
— Бланка!
— У евреев даже рядом с собственной женой никто так не лежал! Уж и не знаю, как там по нашей религии, не грех ли это? Наверняка запрещено. — Она посмотрела на старого Тага. — Это грех? Ну конечно!
— Что они там знают о грехе, — сказал старый Таг.
Бланка отвернулась.
— Аншель! Боже! Аншель! Ты ничего не понимаешь! Дай мне таз с холодной водой. Чудо, что с такими ногами я еще жива. Тут даже присесть негде.
Фотограф Вильф принес из-под окна стул.
