Шлях опустел.
Только на повороте еще виднелся клуб пыли, он тянулся за беглецами, будто поднятый ветром, и заслонил трехэтажную паровую мельницу Аксельрода, у которого работал бухгалтером его единственный сын Эля. Где он сейчас? Может быть, уже на фронте?
Тишина. Безлюдная тишина — ожидание врага. Вот-вот появится. Те, что убежали, его не увидят. Как он выглядит? Чем грозит? С каких запретов начнет преследования? С каких приказов начнет правление? Испокон веку народ вынужден пробираться по лабиринту запретов и приказов. Такой народ можно сравнить с мышью, что постоянно ищет безопасное место.
Страх надвигался со стороны Общедоступной больницы, которую на пару дней превратили в военный госпиталь. Что-то громыхало, все ближе и ближе.
Госпиталь эвакуировали так быстро, что даже не успели снять флаги Красного Креста с фронтона. Не говоря уж об этом, белом с красным крестом, полотнище на крыше. Вдруг начали сносить раненых солдат на крестьянские подводы. Откуда в первые же дни войны столько раненых? Женщины и дети толпились у ворот, заглядывали в щели между штакетинами. Вот, значит, как это выглядит! Всю жизнь слышали: война, война! А теперь увидели! Закрытые глаза, грязные бинты, запах гноя, карболка, йод, врач в окровавленном переднике, точно мясник на бойне! Такая же кровь, так же смердит! Санитары с красным крестом на белых нарукавных повязках подгоняли: быстрей! быстрей! Такое дорогое тело! Столько на него с рожденья потрачено! Красивое, большое, холеное — теперь в спешке закинуто на телегу, кровь просачивается сквозь повязку. Эти хотя бы еще живы. Одному прикрыли одеялом лицо. Доктор велел унести его обратно.
Но громыхал, как оказалось, фургон, что развозит хлеб. Со стороны больницы подъехал пекарь Вол. Его старший сын был вместе с Элей в Городенке, где они остановились по дороге на фронт.
Вместо казаков — повозка, точнее, две повозки. Одна забита евреями в лапсердаках, вторая — их женами и детьми. Одна для мужчин, другая для женщин, как в синагоге.
Этого еще не хватало! Рассядутся, с места не сдвинутся, любят, чтоб их обслуживали.
Старый Таг вышел из аустерии в одной только жилетке и ермолке — ни дать ни взять корчмарь, у которого уже все съедено и выпито.
Пекарь сидит, не слезает. Хороший знак, благодарение Богу. Не хочет, значит, задерживаться.
— Куда еврей едет? — спросил старый Таг. — Что за товар везет? Один еврей. Два еврея. Это я еще понимаю, но столько сразу?..
