Рольф в лесах | страница 45
Он увидел глубоко вдавленные следы в том месте, где подпрыгнул олень. Но ни одной капли крови не было в траве. Он сделал ещё несколько шагов и снова увидел следы копыт, а подле красные пятна; много крови… прыжки становились всё короче и короче… Рольф прошёл ещё сто шагов… Да, олень лежал уже… раненный в самое сердце, испуская последнее дыхание.
Рольф громко вскрикнул, и где-то вблизи послышался ответный, воинственный клич. Из-за дерева вышел Куонеб.
— Я убил его, — крикнул Рольф.
Индеец улыбнулся.
— Я знал, что ты убьёшь его, и пошёл за тобой; вчера вечером я знал, что у тебя будет оленья лихорадка, и дал тебе уйти одному.
Осторожно сняли они с оленя шкуру, и Рольф узнал все тайны этого дела.
Сняв шкуру с туловища (но не трогая головы и ног), Куонеб тщательно вырезал широкую полосу сухожилий, которые прикрывают мускулы, начиная от бедренных костей у таза до плеч; эти сухожилия служат индейцам для шитья вместо ниток. Затем он вырезал два длинных куска мяса, расположенных по обе стороны спинного хребта, и таких же два поменьше с внутренней стороны. Два эти куска, четыре окорока, сердце и почки он завернул в шкуру. Внутренности, голову, шею, ноги и копыта они оставили для лисиц: тазовую же кость он повесил на дерево, чтобы Великий Дух смилостивился над ними и послал им хорошую охоту. Обратившись затем к голове оленя, Куонеб сказал:
— Брат, прости нас! Нам жаль, что мы убили тебя. Но вот смотри, мы воздаём тебе почести.
Взяв с собой добычу, они отправились обратно в лагерь. Мясо спрятали в мешки, чтобы его не трогали мухи, и повесили в тени. Кожу зарыли в тёплую грязь болота, а три дня спустя, когда шерсть отстала от кожи, счистили её прочь. Индеец приготовив из ясеня обруч, натянул на него сырую кожу и сделал индейский том-том.
Он высох не раньше, как через два-три дня. По мере того как сохла кожа, слышались всё чаще и чаще дребезжащие звуки, которые указывали на то, что она всё сильнее и сильнее натягивается.
Вечером, сидя у огня и тихо напевая, попробовал Куонеб новый том-том:
На следующий день индеец встал перед рассветом, поднялся на гору, сел на самую верхушку её и, ударяя в том-том, запел песню, которой не пел ещё ни разу с того дня, когда они покинули великий утёс над Эземуком: