Дирижер Дюк поймал меня по дороге в раздевалку.
— Эй, я тут слышал, тебя вчера ночью забрали, — начал подшучивать он.
— Никто меня никуда не забирал, милочка! — отрезала я.
Мне осточертели его шуточки и маникюр, и волосы до плеч, потому я так и сказала.
В раздевалке мне еще больше не хватало бедняжки Джулии, потому что когда вокруг толпа людей, оркестр и музыка, все бурлит и жизнь бьет ключем. Но когда я пудрила нос перед зеркалом, то все время ловила себя на мысли, что она рядом. На вешалке для платьев все еще было написано чернилами ее имя.
Старуха Хендерсон источала сочувствие и давала столько советов, что невозможно было сосредоточиться. Вместо обычного одного бульварного листка она сегодня купила целых два и выучила их наизусть, слово в слово. Наклоняясь ко всем девицам по очереди, она жужжала им в уши:
— А когда ее нашли, на каждом глазу у нее лежало по десятицентовику, третий — на губах, и в каждую руку он сунул по одному и сжал ей кулаки, представляете? Слышали вы что-нибудь подобное! Господи, он, видно, охотится на женщин, как черт из пекла!
Я распахнула дверь настежь, поддала ей ногой пониже спины и вышвырнула вон. Последние двадцать лет она вряд ли передвигалась с подобной скоростью. Остальные девушки только переглянулись, как будто говоря: «Во дает!»
— Живей, живей, в зал, в зал! За что я вам плачу? — заорал Марино за дверью.
Из гадюшника донеслось треньканье оркестра, мы выстроились гуськом, как арестантки, и еще один кошмарный вечер начался.
Я вернулась в раздевалку в десятом перерыве, как раз после «У тебя нет замка, милый», чтобы на минутку скинуть туфли и сделать пару глотков. Дух Джулии был еще здесь, все еще звучали в ушах ее слова, сказанные позапрошлой ночью:
— Прикрой меня, Джин! Я должна на минутку сбежать от этой бетономешалки! Мне от него уже дурно. Он шагает так, словно разбегается для прыжка в длину. Я уже чуть не заорала: «Давай, парень, когда же ты прыгнешь?»
— Что у тебя с рукой? Танцевала на крыше?
— Это он меня так ведет. Вывернет ладонь и хвать ее своими клещами! Вот, смотри! Чуть не сломал запястье. Смотри, что он наделал своим перстнем!
И показала мне синяк величиной с вишню.
И теперь, сидя в этой мрачной берлоге, я подумала:
«Это был тот самый тип! Тот, что с ней танцевал. Как же я его не разглядела! Как же Джулия его мне не показала! Если ему нравилось причинять ей боль, когда она еще была жива, какой же он ловил кайф, когда резал ее уже убитую!»
