– Ну, не схоронила же, – продолжал уговаривать ее Василий. – Значит, Бог его хранит, не допустил до гибели. Да и то – славный он хлопец и бойкий, и с пониманием.
– Да каким же ему еще быть! – вздохнула мать. – Сирота, без отца рос. Некому о нем будет позаботиться, дорогу в жизни проторить. Сам, все сам!
– Вот это ты брось, Анна, и чтоб речей таких я от тебя не слышал! А я-то на что? Или не помогал я ему, не растил, не пестовал, как родного?
– Прости меня, Петрович, глупую бабу. Кабы не ты – не знаю, что и было бы с нами. Померли бы с голоду, не иначе. Да только, видать, не бывает, чтоб все хорошо в одночасье стало. Видишь – и мы с тобой во грехе прожили…
– Звал я тебя под венец, Анна, – глухо ответил Василий. – Сама ты не захотела.
– Не захотела, правду говоришь. А все потому, что какая я тебе пара? Ты – боярин, во всей силе, а я бедная баба из слободки.
– Сама ж говорила мне – род ваш старый, да только исхудал сильно…
– Да кто ж про то помнит? Нет, Петрович, про грех-то я тебе не в упрек сказала. Да только сам посуди – все ведь под Богом ходим. Ведь ежели приберет нас Господь – все Настасьюшке отойдет, и почет, и богатство.
– Другой на моем месте осердился бы на тебя, Анна, – вздохнул Василий. – Я же на тебя гневаться не могу, про то тебе ведомо. Потому раскрою тебе свою тайную мысль. Не хотел говорить до поры, до времени, да коли не сдерживаешь ты сердца своего материнского – скажу. Надумал я по возрасту лет оженить наших детишек – Михаила да Настеньку.
– Неужто? – ахнула мать, а Михаил обомлел. – Милый ты мой, Василий Петрович, да неужто?
– Ну-ну, сказано тебе – сделаю, значит, сделаю! Не вопи только – разбудишь болящего. Идем-ка почивать.
– И то…
Михайла зажмурил покрепче глаза, засопел ровно, чтоб не дай Бог, не догадались мать с Василием Петровичем, что слышал он их полуночный разговор. Но как только закрылась дверь – аж подпрыгнул на ложе.
Ночной разговор матери с Василием Петровичем словно свечу зажег в его голове. Думал Мишенька всю свою жизнь, что все просто и ладно – живет мать в ключницах у боярина Шорина, и сей боярин – его крестный отец. А дело-то вон как повернулось! Живет мать с ним, как с мужем, и замуж он ее звал, да мать не пошла…
Михайла и не знал – радоваться ему или плакать. Не было в нем обиды за материн грех, да и грех ли это, ежели толком разобраться? Никого она не обижает, никому горя не приносит…
Сумбур, сумбур в голове. Обещает боярин Шорин женить его, Михайлу, на своей любимой внучке Настеньке. И опять не понять – хорошо ли то, плохо ли? Не надо, ох не надо было Михайле слушать разговор этот, и было б все по-прежнему!
