Я медленно вошел в ворота. Стены дома были покрыты ворсистым белым инеем. Во дворе возле санок копошилась женщина, повязанная какими-то платками и шалями. Я подошел к ней, но, оглохшая от укутавшего ее голову тряпья, она не услышала моего вопроса. Я тронул ее за рукав и повторил:
— Вы не знаете квартиру Ирины Ликовой?
Не глядя на меня, она ответила:
— Ликовы? Их квартира у господа бога.
Я не понял и переспросил с замершим сердцем:
— Ликовы где живут?
— Разбомбило их…
Я опустил голову и безвольно побрел на улицу. Неожиданно женщина крикнула мне вслед:
— Сами-то они уехали, кажется, в Череповец.
Под гулкими, словно ожившими сводами слова ее прозвучали, как в громкоговорителе:…овец… овец…
Дома я достал карту и нашел Череповец. Он оказался совсем недалеко от Ленинграда, километрах в трехстах. Он приснился мне в первую же ночь, наверное потому, что я думал о нем весь день: солнечный, с вырывающимся из дверей булочной паром, с синими птицами на гнущихся коричневых ветках и с огнехвостыми павлинами в малахитовой траве. И среди этого великолепия идет девочка, круглолицая и темноглазая, идет в моих галошах с блестящими резиновыми языками. И я подумал тогда во сне, что такая красивая девочка могла уехать только в такой сказочный город.
Через много-много лет мой приятель, художник Владимир Ветрогонский, привез свои гравюры из Череповца: высились трубы металлургического комбината, сталевары в защитных очках стояли перед огнедышащим пламенем, прокатные станы прокатывали стальные болванки…
Я разглядывал эти гравюры, и мне было удивительно жалко прощаться с городом моей детской мечты.
Ведь не один раз в жесточайшие метели и голодные ночи ТОЙ зимы я представлял себе город, где так много пшена, что им посыпают садовые дорожки, и где мальчишки берут с собой в школу хлеб, пропитанный ароматным медом. И мне было легче жить с этим МОИМ городом.
— Ну как гравюры? — спросил меня художник.
— Хороши, — медленно отвечал я, — А скажи, пожалуйста, павлины в Череповце есть?
Он удивленно посмотрел на меня и недоуменно спросил:
— Ты что, чудак?
И я рассмеялся:
— Знаешь, наверное, я все-таки чудак!
