В воскресенье, в начале февраля, рано утром Ричи позвонил Брику и предложил съездить в Рузвельт-филд, в Торговый центр.
— Пошляемся там. Деться-то некуда. Собачья скука.
Такие слова повторялись во многих домах Ист-Медоу. Город не заботился об отдыхе молодежи. Было несколько кинотеатров, но билет стоил два с половиной доллара, и бывало так, что один фильм демонстрировался по нескольку недель, а на некоторые подростков и вовсе не допускали. Имелся скейтинг-ринк, но туда могли попасть немногие подростки. В более широком плане — там не было связующего звена — того, что называется общественной жизнью. К 1972 году Ист-Медоу превратился в огромную спальню: более 60 тысяч жителей проводили там только ночь.
Ричи и Брик бесцельно бродили по гигантской аптеке в Торговом центре, смотрели альбомы пластинок, листали журналы. Проходя мимо отдела рецептов, где в это время не было фармацевта, Ричи заметил пузырек с таблетками и сразу узнал их. Он схватил пузырек и стал прятать его в карман. В этот момент за прилавком появился управляющий.
— Что вам угодно? — спросил он.
Ричи попытался поставить пузырек на место, но управляющий это заметил.
— Я вызову полицию, и вам придется подождать до ее прихода, — сказал он.
Крича, что он ни в чем не виноват, Ричи набросился на управляющего и стал душить его галстуком. Схватка длилась несколько минут; первые мгновения Брик с любопытством наблюдал ее, но, испугавшись, что может оказаться замешанным, сбежал, показав, чего стоит дружба наркоманов.
На следующий день прямо в здании суда, где было назначено его дело, Ричи заснул. Джордж растолкал его, но, находясь под действием наркотиков, Ричи снова погрузился в сон. Джордж решил, что сына не волнует серьезное обвинение, что все происходящее ему просто-напросто безразлично, а то, что он спит, — демонстрирует неуважение к суду, Джордж посмотрел на спящего — на пышную прическу «под африканца», на длинные пряди волос у висков, на пробивающиеся усы и бородку, — весь его вид показался отцу оскорбительным. И Джордж ушел. Пусть сам выкручивается!
По ходатайству адвоката Ричи освободили до суда, который был перенесен на 29 февраля.
Кэрол, всегда хватавшаяся за любую соломинку, говорила, что, быть может, страх перед судебным наказанием изменит поведение Ричи.
— Хочу надеяться, — говорил Джордж, — но сомневаюсь.
— Мама? Это я, Ричард, — он кричал так, словно звонил из Ист-Медоу в Москву, — мама, меня выгнали из школы… Я нагрубил учителю, Но как они посмели? Ведь я кончаю в этом году… — Голос срывался, Ричи всхлипывал. — Мама… я сумасшедший…
