В двух шагах дальше стояла женщина с красным лицом, полная, крепкая, по ней сразу было видно, что она всю жизнь занималась перетаскиванием тяжестей - каких-нибудь шпал, бревен, или, не дай Бог, чугунных болванок. Одета она была бедно, в плащ на два размера меньший чем нужно, отчего он туго обтягивал мощное тело и топорщился где только можно. Под плащом, по случаю холодной погоды, было надето множество шерстяных вещей, в том числе самовязаный красный свитер, вылезающий во все щели. Голова покрывалась пуховой шалью, подделанной под Оренбург. На ногах женщина носила войлочные бахилы и толстые черные рейтузы. Держа в руках лист с надписью "Не дадим изуродовать наших детей!", женщина пританцовывала на месте, смотрела недружелюбно.
Дальше стояли молодые люди, он и она, лет по восемнадцати, худые, замерзшие, в тонких курточках, джинсах и высоких шнурованных ботинках, которые на молодежном жаргоне называются "говноступами". У них даже прически были одинаковыми, мальчишескими, и парня от девушки можно было отличить только по лицам. У девушки было очень одухотворенное лицо, романтическое, склонное к поэзии, разглядыванию луны теплыми летними вечерами, бесплодным мечтаниям, вздохам и ахам. Парень выглядел более практическим, зыркал глазами по сторонам, шипел от холода, периодически начинал прыгать, бегать на месте и вести бой с тенью, в то время как девушка, хоть и выглядела замерзшей, но попыток энергично согреться не предпринимала. Их плакаты требовали прекратить позор в виде телевизионных шоу, заполонивших экраны в последнее время.
Дальше стояла старушка, божий одуванчик, одетая в пальто, модное лет сорок назад, поеденное молью и временем, войлочные боты и какую-то шляпку, приколотую к седым волосам шпильками. Таких бабушек можно видеть в московских музеях, где они с позапрошлого века работают смотрителями. Своим плакатом старушка извещала, что требует вернуть нам наше старое телевидение.
И последним пикетчиком был молодой человек лет двадцати семи, высокий, сутулый, хмурый, с мегафоном на ремне через плечо. Несмотря на холод, куртка на нем была расстегнута. Он ходил перед пикетом, заложив руки за спину, иногда останавливался, и жестяным голосом кричал в мегафон тексты с плакатов. Вид у него при этом был недовольный, словно его принудили кричать под страхом увольнения со службы. Неподалеку стоял снедаемый тоской милиционер.
Что такое шесть градусов? Тепло это или холодно? Бегущие мимо прохожие могли с уверенностью сказать, что тепло, но пикетчикам так не казалось. Они стояли у здания телецентра уже два часа и успели основательно озябнуть. Высокий старик часто поглядывал на часы, видимо чего-то ожидая.
