Силослав весьма удивился толь чудесному обращению судьбы его и просил его нетерпеливым образом рассказать свои приключения.
— С охотою, — ответствовал старик, — я тебя уведомлю о всех со мною происшествиях от рождения моего до сего часа. — Потом, несколько подумав, начал он таким образом.
— Я называюсь Славурон, родился в городе, называемом Рус, и произошел на свет от людей бедных и не имевших почти пропитания; по рождении моем мать моя отдала меня на воспитание в дом к некоторой боярыне, потому что содержать ей меня было нечем. Госпожа сия не меньше была скупа, сколько и зла: иметь человека она желала, а кормить его не хотела; итак, живя у нее, не столько я ел, сколько был бит; и когда я плакал и просил пищи, тогда она меня била немилосердно, желая сделать во мне привычку, чтоб я в три дни ел однажды.
В таком приятном упражнении препроводил я восемь лет и от толь изрядного воспитания потерял было образ человеческий, и начали было уже называть меня тенью; наконец, добродетельная моя воспитательница преставилась, и я наследил после нее продолжительную болезнь, которая в изнемоглом моем теле привела было и душу в изнеможение.
Домом ее овладел брат ее родной, гражданин добродетельный и постоянный; причем оный, зная злой нрав своей сестры, первое имел старание, чтоб осмотреть всех ее служителей, между которыми и я находился. Вид мой ему понравился, он приказал иметь за мною смотрение и отдал меня для излечения к одному врачу. По счастию моему, сей врач не выдумывал тогда никакого лекарства и не испытывал его надо мною, отчего я поскорее вылечился; и когда собрал уже все потерянные мои силы, тогда хозяин мой взял меня от него. После чего, нашед во мне склонность к наукам, послал в Константинополь учиться на собственном своем иждивении. Я стоил ему на каждый год по целому серебряному таланту.
На пятом году моего в науках упражнения получил известие, что благодетель мой скончался. Тогда-то, будучи я без всякого призрения и на чужой еще стороне, сделался прямо бедным и несчастным человеком. Все, что я ни выучил, затмило бы во мне отчаяние, если б учитель мой не обнадежил меня своим покровительством. Сей грек был весьма достойный человек и жил очень роскошно. Все его упражнение состояло в изведывании природы и в узнании сокровенных ее таинств, чему научал и меня. Я узнал от него философию, математику и историю и совершенно говорил греческим языком. Тогда учитель мой выключил меня из числа учеников, сделав по себе наследником всего его имения, и с этих пор содержал меня как родного своего сына.
