Ночью у добровольцев побывал командарм. Он поздравил их с первым успешным боем. У всех настроение было бодрое. Осмотрев боевые порядки роты, Лукин приказал усилить противотанковую оборону.
Когда на помощь войскам, оборонявшим северную часть города, подошли полки дивизии Чернышева, бои в Заднепровье разгорелись с еще большим ожесточением. Враг отступал к Днепру, оставляя квартал за кварталом.
В уличном бою возле рынка группа наших бойцов оказалась отрезанной. Секретарь партбюро 480-го полка старший политрук Ткаченко отобрал добровольцев и повел их на выручку товарищей. В ходе боя несколько раненых бойцов и парторг были схвачены фашистами. Пленных увели в маленький домик за железнодорожной линией. Комиссарская звездочка на гимнастерке привлекла к Ткаченко особое внимание фашистов. Начался допрос. Ткаченко молчал.
— Коммунист? Комиссар? — ухмылялся гитлеровский офицер, тыча пальцем в звездочку.
— Коммунист. Комиссар, — ответил Ткаченко и, отдергивая руку, добавил: — Больше от меня ничего не добьетесь.
Его страшно избили, бритвой отрезали губы. Он молчал. Когда гитлеровцев отбросили на южный берег и освободили пленных, бойцы подобрали еле живого Ткаченко.
Перед отправкой в госпиталь командарм пришел навестить его. Старший политрук лежал на носилках. Лицо его было перевязано бинтами, глаза лихорадочно блестели.
— Крепись, брат, еще повоюешь, — тихо говорил Лукин. Ткаченко утвердительно моргнул ресницами.
Командарм долго не мог успокоиться. Вернувшись в штаб, он молчал, рассеянно отвечал на вопросы Лобачева.
— Звери! Изверги! — повторял он. — О каких законах ведения войны можно говорить!
Лобачев и Сорокин уже знали о Ткаченко и молча слушали командарма, давая ему возможность успокоиться.
— Каких замечательных людей теряем! Вы уж поговорите со своими политработниками, ведь в самое пекло лезут.
— Вы правы, Михаил Федорович, — вздохнул Сорокин. — Только за последние дни мы потеряли сто восемь политработников. Вы знаете, что погибли батальонный комиссар Поскребышев, старший политрук Батманов… Но как уберечь их, Михаил Федорович? Обстоятельства, сами знаете…
— Все понимаю, Константин Леонтьевич. Я не о тех обстоятельствах, когда люди обязаны проявлять стойкость, бесстрашие, презрение к смерти. Такие подвиги надо поднимать на щит, учить на таких примерах людей, что вы, впрочем, успешно делаете, — чуть успокоившись, сказал командарм. — Я против неоправданного риска, показной храбрости… Ведь есть же в армии случаи, когда такие храбрецы и сами погибали бесславно, и людям никакой пользы не принесли. Вот против этого надо бороться.
