Лукин промолчал.
— Немецкое командование интересует состав группировки, которой вы командовали, какие дивизии вышли из окружения, есть ли резервы? Какие меры принимаются советским командованием по обороне Москвы?
— Я отвечу на вопросы, касающиеся меня лично. На остальные отвечать отказываюсь.
— Должен вас предупредить, — стараясь выдержать достойный тон, продолжал полковник, — от того, как вы будете отвечать на мои вопросы, зависят ваша судьба и условия вашего пребывания в плену.
Лукин молчал. Полковник внимательно посмотрел на него. Измученное лицо генерала было сурово, сухая и жесткая линия рта выражала упорство, серые глаза отливали холодным свинцовым блеском.
— Ну что ж, я уважаю вашу преданность долгу. Больше мы вас затруднять не будем. — Полковник выпрямился, взял под козырек. — Честь имею!
Офицеры ушли. В палате стало тихо, даже стоны раненых прекратились. Немцы поглядывали на русского генерала с любопытством. Вряд ли кто из них знал русский язык, о чем шла речь, они понять не могли, но достоинство, с каким вел себя генерал, как ему отдал честь представитель немецкого генерального штаба, было понятно каждому.
А боль в боку и особенно в правой ноге усилилась. Нестерпимо ноют пальцы.
Врач, проводив представителей генерального штаба, подошел к Лукину. Приготовив шприц для укола, он откинул одеяло, и только теперь генерал увидел забинтованную култышку: нет правой ноги, она ампутирована выше колена.
Плен… Нет ноги… Не работает правая рука. Левая нога в двух местах сломана… Войска из окружения не вывел… А Москва? Неужели немцы прорвались к Москве? Успели ли наши подвести войска на ее защиту? Сколько сил отдал, чтобы задержать фашистов! Доверили группировку… Где она? А сам? Изуродованный, бессильный в плену. Зачем жить?
Собрав все силы, Лукин левой рукой стал срывать бинты. Его подхватили санитары и унесли на операционный стол. Врач вновь перевязал рану, сделал укол, и Лукин уснул.
Сон не принес облегчения, а пробуждение вернуло боль. Нестерпимую боль во всем теле. Мучительно ныла ампутированная нога. Он метался в горячечном бреду.
— Товарищ генерал, потерпите, товарищ генерал… Я Володя, — будто издалека доносилось до Лукина. — Нас, несколько пленных, знающих немецкий язык, назначили санитарами в этот полевой лазарет. Потерпите.
Некоторое время Лукин удивленно смотрел на санитара и вдруг зашептал:
— Ты слышишь? Они хотят меня убить. Ты слышишь, о чем говорят фашисты? Я понимаю. Я все понимаю, они собираются меня убить.
