Повисло гнетущее молчание. Нарушил его одноглазый Крамаренко, такой же высокий и плечистый, как Семченко, но очень худой, еще не совсем оправившийся после недавней «встречи» с Абдурахмоном.
— Мужики, — произнес он дрожащим от волнения голосом, — мы же еще не покойники. Что вы все сразу скисли? Давайте думать, что нам нужно делать. Так же нельзя, сидеть и ждать, когда тебе будут делать харакири…
— Может все-таки, нас куда-то переведут в новое место? А? — Прозвучал неуверенный голос Кольки Федорова, невысокого, щуплого, похожего на подростка, с багровыми ожогами на лице, пленного.
— Как же, перевели, — хмыкнул его сослуживец по Афганистану, Трукшин. — Переведут, только на тот свет.
— Николай, — посмотрел он на темнеющий в самом углу силуэт Семченко, — ты у нас главный, давай предлагай, что делать. Нам терять нечего. Неужели не ясно, что всех нас ждет капут…
— Все высказались? — выждав паузу, спросил Николай. — Или еще кто-то желает? Нет? — Тогда у меня к вам один вопрос: «Все читали книги, или смотрели фильмы о войне? Я имею ввиду Великую Отечественную…»
— Наверное, все, — негромко пробормотал Трукшин.
— А про советских военнопленных, что-нибудь читали?
— Конечно. И книги читали и кино смотрели, — послышался довольно уверенный голос Крамаренко.
— Хорошо. Тогда кто нибудь пусть ответит мне, почему сотни, а то и тысячи безразличных ко всему советских военнопленных, безропотно брели тогда по дорогам оккупированной врагами территории? Почему такая масса пленных, словно стадо баранов, шла под охраной всего сотни, а то и десятка конвоиров, и не предпринимала мер к своему освобождению? Молчите? Значит, не знаете. Вот и я не знаю…. А если точнее, не могу понять, откуда такая покорность? Оттого, что человек до конца не верит, что будет уничтожен? Может быть, поэтому стоящие на краю могилы и не хотят верить в серьезность того, что с ними происходит? Может быть, и мы такие же, как они? А? — Он обвел взглядом темнеющие силуэты товарищей, глубоко вздохнул, и, положив руку на плечо сидевшего рядом Богданова, сказал: «Спросите вот у Виктора, что он чувствовал, когда стоял перед расстрельной командой…»
Эти слова Николая, а если точнее, его размышления вслух, встречены были всеми глубоким молчанием. Было слышно, как постанывает в тяжелом сне Ванька Завьялов.
— Знаете, ребята, наверное, это и есть тот барьер, — Николай убрал руку с плеча Крамаренко, — когда человек видя свою безысходность, выбирает одно из двух, нет, скорее, из трех. Либо он дерется за свою свободу, либо идет на предательство, чтобы выжить любым путем, либо ему по «барабану», что с ним будет, в том числе и с его жизнью. Лично я выбираю первое. Если кто поддерживает меня, пусть останется. Если нет — марш на «боковую»…. Однако на «боковую» никто не пошел.
