— Кравченко злобно хмыкнул.
— Это пацаны…
— Как пацаны!? — еще больше удивился Виктор.
— А так, пацаны. Лет по двенадцать — пятнадцать, не больше, — медленно проговорил Кравченко и злобно ощерился. — Сегодня, товарищ сержант, оказывая братскую помощь афганскому народу, я укокошил уже около десятка пацанов. — И немного помолчав, с сарказмом спросил: «Как ты считаешь, Витя, те, кто родил, вырастил меня, будут гордиться мной?»
— Да пошел ты…! — выругался в ответ Виктор и потрясенно замолчал.
Атака моджахедов возобновилась. Виктор пристроил автомат на бруствере, выбрал цель и открыл огонь. Бил расчетливо и хладнокровно, не обращая внимания на противный визг и разрывы эрэсов.
Расстреляв сдвоенный магазин, поспешно заменив его новым, и теперь уже без азарта, а с каким-то злобным упорством, стал искать цель.
Снова завизжали эрэсы. Виктор тяжело поднялся, отодвинул в сторону раненого Кравченко и взялся за пулемет, готовясь к стрельбе.
— Ну, началось… — в сердцах выругался он, и в тот же миг рядом с ним со страшным грохотом вспыхнула ослепительная вспышка. Виктора бросило на Кравченко, и они оба скатились на дно окопа. Он безуспешно пытался подняться, ничего не видя из-за оранжевой пелены в глазах. В ушах стоял какой-то немыслимый звон, во рту ощущался привкус чего-то горько — кислого. Затем снова вспышка и снова взрыв, потом что-то тяжелое на него рухнуло, и все…. Темнота.
Очнулся, когда духи вытаскивали его из под обрушившегося бруствера. Тяжелая контузия, которую он тогда получил, так его и не отпустила…. Периодические страшные головные боли и заикание. А глаз ему выбили «духи» уже позднее.
Тогда, в одном из переходов, молоденький солдатик, попавший в плен на неделю позднее Виктора, оступился и уронил с плеч поклажу. Подбежавший моджахед, сбил его с ног и стал пинать ногами. Оказавшийся рядом Богданов, отбросил душмана от мальчишки, и попытался оказать тому помощь. На него сразу же набросились несколько человек. Сбив с ног, стали жестоко избивать. Били тупыми носками тяжелых солдатских ботинок по ребрам, в пах, по голове. Тогда от удара кованым ботинком и был выбит его левый глаз. Солдатика пристрелили, а он, еле державшийся на ногах, вынужден был нести теперь уже две поклажи.
Моджахеды невзлюбили его сразу. Они чувствовали силу духа этого человека, его свободолюбивый гордый нрав, непримиримость создавшемуся положению, и готовность в любое время совершить экстремальные действия. И чтобы сломать этого сильного человека, подавить в нем все человеческие инстинкты, он подвергался ежедневным истязаниям, и физическим, и моральным. Его даже, как-то расстреляли с другими пленными. Вывели их тогда троих из ямы, где они находились, поставили в нишу под скалой. Двое «духов», которые их привели, отступили метров на десять, и взяли автоматы на изготовку. Полевой командир, на довольно приличном русском заявил, если они хотят остаться жить, у них есть только один шанс — принять «ислам». Тогда с пленными еще не встречались американцы, не предлагали «свободу западного мира»… А тогда…. тогда они, как один, отказались от предложения, ибо каждый знал, приняв «ислам», он должен будет воевать против своих соотечественников…. Ну, а потом…. Потом взмах руки полевого командира, и грохот автоматных очередей. Очнулся от громких выкриков и хохота, стоявших вокруг духов. Изрешеченные пулями тела ребят лежали у его ног. Позднее он узнал, что его и не хотели расстреливать. Это была придуманная полевым командиром акция устрашения, цель которой была сломать его, Витьки Богданова, волю. Что бы его ожидало далее, трудно сказать, но моджахедам был нужен такой сильный, как он, человек, способный переносить грузы и снаряжение там, где не может пройти ишак. А потом…. Потом он оказался здесь, в этом лагере, на строительстве сооружаемой вокруг него, глинобитной стены.
