Поскольку все имущество Генри Сен-Клера было арестовано без предупреждения, они рассчитывали найти среди его вещей бумаги, письма, а может быть, даже и личный дневник. Гарри — к великому неудовольствию своего дяди, как он со смехом признался, — в течение всей недели пытался навести справки о художнике, но безрезультатно; ни в одной известной галерее или художественном салоне никогда не слышали о Сен-Клере и уж тем более не видели его. Точно так же ничто не указывало на то, что он мог продолжать творить под другим именем. Начиная разбирать его личные вещи, они были исполнены энтузиазма; но уже к концу воскресенья были вынуждены признать поражение. Ни книг, ни дневников, ни фотографий, да и вообще никаких бумаг среди вещей не было. От личности художника осталась лишь его подпись на картинах.
— Не понимаю, — сказала Корделия, когда они отложили в сторону последнюю коробку и вернулись в студию. — Если они разрешили ему оставить при себе все личные вещи, тогда почему отняли кисти, краски и прочее?
— Я думаю, — ответил Гарри, — что де Вере (Корделия сказала ему, что не уважает своего деда), скорее всего, уничтожил все его личные бумаги.
Он стоял возле аналоя с «Утопленником», изучая лицо старика, уже не в первый раз за сегодняшнее утро; казалось, оно особенно притягивает его. Сняв скобы, удерживавшие последнюю панель, он мог разглядывать эту доску, не выкладывая работу целиком.
— Тогда почему он не уничтожил все остальное?
— Ну… если даже отбросить мысль о его безумии, похоже, он убрал все следы, которые могли бы вывести нас на Сен-Клера. И это наводит меня на мысль о том, что он хотел, чтобы никто и никогда не нашел художника. Значит, все-таки было что-то незаконное в присвоении им этих картин… И если предположить, что вы бы не проявили к ним интереса и оставили их запертыми; тогда в назначенное время вся коллекция была бы сожжена, и никто бы так и не увидел этих творений. Де Вере действительно удалось бы стереть все следы существования Сен-Клера. «Здесь лежит тот, чье имя знает лишь вода…»
Он замер, не сводя глаз с лица утопленника.
— Но теперь, если мы найдем его — а я чувствую, что он еще жив, — мы сможем исправить несправедливость и спасти картины. Навсегда.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Корделия. — Но предположим, мы найдем его и выяснится, что все это по праву принадлежит ему, тогда я лишусь дохода, и дядя будет вынужден продать этот дом. Я не к тому, что мы не должны пытаться найти его — мы обязательно это сделаем, но дядя будет страшно переживать. Он любит Ашборн, и я тоже, и мне ненавистна мысль о том, что мы его лишимся по моей вине.
