Может быть, она умерла от жажды в прошлой жизни. А может быть, в ней умер кладовщик. Если, конечно, бывают кладовщики воды. А еще духота любила делать два дела сразу - печатать на компьютере и накапливать кипяченую воду. Печатать на компьютере вошло в привычку, когда она писала длинные письма любившему лилии. Они раньше были очень нужны ему. Потому что они были его единственным лекарством. А когда он вылечился, письма перестали быть ему нужны, но она не смогла избавиться от привычки сидеть за компьютером и печатать. Так она начала печатать эту странную историю.
А потом пришел ёжик. Она постелила плед на пол, и они долго лежали на красном в коричневую клетку пледе и целовались. Хотя нет, пледа-то у нее как раз и не было. Было только колючее верблюжье одеяло (зеленое). Да и ежик не пришел. Это были только фантазии духоты. 'Да разве есть у нас что-либо общее с ежиком, кроме страха перед одиночеством?' Одиночество ежеминутное стало ее привычкой и даже необходимостью - она не любила гостей. А еще было одиночество, растянувшееся на годы. Она старалась не смотреться в зеркало. Hе потому что не была красива, нет. Просто именно оттуда на нее смотрело одиночество всей ее жизни. Вернее, она боялась посмотреть в глаза своему одиночеству. Даже губы красила так, чтобы не видно было глаз. Она пользовалась устойчивой помадой, потому что не любила, когда розовые кусочки помады липнут к пирожным. Она любила трубочки со взбитыми сливками.
А ежик как-то сказал, что она меркантильна. И только потому, что она просила починить его яйцеварку на семь яиц. А она просто привыкла жить по пунктам плана. Так было легче. Она понимала, что это не жизнь, а существование. И еще ей очень хотелось спрятаться от всего мира в шифоньере. Почему-то именно шифоньер казался ей тем самым безопасным миром, где она останется один на один со своим одиночеством, куда не будут приходить гости и где ей не надо будет кипятить чай для них. Почему-то гости именно так и вели себя: приходили, пили чай из французского сервиза и уходили. У них было три постоянных излюбленных действия, как было три формы превращения у хлеба. И гости никогда не отступали от этого плана только три действия. А она хотела, чтобы, прощаясь, мужчины целовали ей запястье левой руки. В том самом месте, где вот-вот начнется ладонь.
Hо места в шифоньере не было. Да нет, шифоньер-то сам был. Просто он был забит разными вещами, казавшимися духоте очень нужными. А еще духота прятала там от себя самой некоторые воспоминания. Может быть, именно поэтому ей и хотелось поселиться в шифоньере, чтобы остаться одной со своими воспоминаниями. Хотя нет, ей этого уже не хотелось, ведь она вылечилась от морального мазохизма. Hу или почти вылечилась. Ведь она уже давно не сидела, скорчившись на диване, поджав под себя ноги и обняв подушку. Ту самую подушку, на которой спал даривший лилии. Она всегда отдавала ему это подушку. Потому что она была мягкая и большая. И еще потому, что это была ее единственная подушка. У нее остались от него только ее подушка, на которой он спал, и его фотографии. У них так и не было общих фотографий. А она хотела, чтобы хотя бы на фотографии они всегда были вместе. И она даже один раз сделала в Фотошопе коллаж на эту тему. И еще кругом сделал северных оленей. Потому что ей нравились северные олени - они были морозоустойчивы. Духота же каждую зиму маялась приступами холодовой аллергии. Или это приступы маяли духоту. Точно не известно. Hо зато у духоты даже в меховых перчатках кисти рук становились безжизненно-голубыми, как ноги февральской тоски.
