Он внимательно наблюдал за мной, словно пытаясь угадать, понял ли я его так, как он хотел, или нет… А мне вдруг стало неловко. Он был похож в эти минуты на проповедника. Он был тысячу раз прав. Но это его проповеди могли быть повинны в том, что нет Валентины. Разве не выполняла она его волю? С неожиданной симпатией я подумал о смелых, отчаянных людях, не думавших когда-то о будущем, подчинявших природу своим желаниям. Странная, мгновенная мысль. Человек все больше терял право распоряжаться планетой. И в этом повинно было его могущество.
— Как жалко, — сказал я, — еще немного, и мы не знали бы, что такое жемчуг. А может быть, наши потомки уже никогда не увидят настоящей жемчужины? Ведь сокровища полуденного моря — это не что иное, как известь, кальций…
Он пристально посмотрел на меня, и я невольно сжался под этим тяжелым взглядом.
— На Филиппинах некогда нашли жемчужину ровно в четверть метра длиной и около четырнадцати сантиметров в поперечнике. Такой ни мне, ни даже вам не увидать в обозримом будущем. У испанского короля Филиппа Второго была белая жемчужина грушевидной формы размером больше трех сантиметров. И таких пока нет.
— Их можно, наверное, увидеть в музеях?
— Увы, жемчужины живут не больше полутора веков. Потом разрушаются. Потому что это не кальций и не известь, как вы изволили выразиться. Кроме извести, любая жемчужина содержит роговое вещество — конхиолин. Оно-то и высыхает, разлагается со временем. Сокровище превращается в прах. Ну а об искусственном жемчуге мы с вами наслышаны.
«Скользнула птица черной тенью …»
Прошла зима, пробежала весна.
Стояли холодные дни. Дули северные морские ветры. Ночью шли часто быстрые шумные дожди, потом до полудня бежали над городом низкие облака, и лишь к вечеру прибавлялось света — проглядывало маленькое желтое солнце, подавая надежду на хорошую погоду. Ночью, однако, все повторялось, и я уж подумал, что все лето будет таким. Меня давно не тянуло к морю: что там, за туманными далями, бог весть, — но не напомнит ли оно мне то, что уже готово затеряться в памяти? Как хорошо было бы все забыть, но по ночам, когда я вслушивался в шум дождя, как наяву, всплывало знакомое лицо. Тогда ночь пробегала стороной, точно юркая серая мышь, и поднималось за окном безрадостное утро.
Навещали друзья. За кофе рассказывали о проекте, приносили лесные ягоды, какие-то необыкновенные сувениры из древесной коры, из амурского бархата, один раз подарили живую белку — я открыл окно, хотел выпустить ее на свободу, но она осталась и прижилась. Я кормил ее по утрам орехами, конфетами, сушеными грибами, она привыкла ко мне и ворчала, когда кто-то приходил. Я махнул рукой на портьеры, занавески и отдал их в полное распоряжение зверьку. Так мы и жили вдвоем.
