— Какая прелесть! — воскликнула Люси.
Под крышкой оказались бумаги и шкатулки поменьше.
— Клад! — продолжала восхищаться синьора.
— Можно взглянуть? Нам разрешается?
— Это ведь наша собственность, милая.
Я вытащила и развернула пожелтевший листок бумаги. Он поддавался с трудом, бумага оказалась жесткой. Письмо.
— Можете прочесть? — Я протянула письмо Люси. Она, сосредоточенно сдвинув брови, пробежала текст глазами.
— Не очень. Почерк старинный. Разве что отдельные слова разбираю, тут и вот тут. Оно адресовано какой-то Кларе, дальше что-то про regalo, подарок, дар, преданность дару, кажется, глубокое восхищение… чем-то, мое сердце никогда… что-то там, una perla, жемчужина, una benedizione, благословение, una speranza, надежда, дальше неразборчиво, подписано одной буквой, Z. Маттео должен разобраться. Что там еще есть?
Я вытащила остальные бумаги.
— А что в коробочках? — спросила Люси. — Открой вот эту.
В маленькой шкатулке, обтянутой зеленым сафьяном, оказалась жемчужина — огромная золотисто-розовая натуральная жемчужина. В другой, тоже кожаной, — простое золотое кольцо с сапфиром. В прямоугольной шкатулке побольше — жесткие, отслужившие свое кисти. Локон тонких светлых волос, завернутый в узорчатую бумагу. И еще стопка бумаг, кажется, все письма.
— Чья-то жизнь, — произнесла Люси, оглядывая две крохотные шкатулки.
И прекраснейшие наряды. Которых теперь здесь нет. Во мне снова шевельнулась досада на Пиа с ее рвением. Впрочем, почему бы ей не увезти платья? Ведь Кларе, золотистой жемчужине, они уже не понадобятся.
В резном шкафу мы откопали стопки высохших, покоробившихся документов и переплетенные книги, но просматривать не стали, слишком их было много. Остальные сундуки стояли пустые, если не считать травяной шелухи на дне. Благоухание уже немного выветрилось, исчезло вместе с платьями. Один из сундуков уступал остальным по глубине, а дно его было выстелено бумагой с другим узором. Сундуки напоминали разоренные могилы.
Мне стало грустно. Люси дотронулась до моего плеча и взяла в руки разрисованный ларец.
— Мы сбережем все это для нее, — сказала она. — Ее вещи останутся у друзей.
— Что символизируют львы, Маттео?
Мы сидели за обедом.
— Львы?
— Лев, дорогуша, — это символ Венеции, — вмешался Ренцо. Сегодня он держался поживее. — Крылатый лев евангелиста Марка, чьи святые мощи были, скажем так, вызволены из александрийского плена двумя предприимчивыми венецианцами в девятом веке и перевезены к нам в Венецию, где и стали священной реликвией. Pax tibi, Marce, evangelista meus: мир тебе, Марк, мой евангелист. Пусть кто-нибудь сводит вас посмотреть работы Карпаччо, — предложил он, накалывая на вилку кусочек подрумяненной на гриле рыбы.
