Мы говорили о его родных и работе. Маттео прочили во врачи или юристы, и он даже начинал учиться на доктора в Падуе. Далекие от богемы, как он сказал, родные все же решили поддержать младшего сына в его увлечении. Они живут в Милане и довольно богаты. У отца архитектурное образование, однако, сейчас он промышленник, как и его собственный отец, дед Маттео. Деятельность Маттео не одобряет, питая ненависть к итальянской коррупции. Ему кажется, что при таком культурном богатстве любые реставрационные работы — это лишь прикрытие для того, чтобы выкачивать деньги из доверчивых иностранцев. Он потратил годы на учебу и практику, добился успеха в своей области, стал уважаемым специалистом, и теперь тайна обнаруженной фрески — это возможность проявить себя, показать, на что способен. Поэтому появление и вмешательство профессоре его очень обескураживают. Если фреска действительно окажется сенсационной находкой, профессоре присвоит себе всю славу.
— Вы думаете, фреска представляет большую художественную ценность? — спросила я.
— Я не думаю, я знаю. Возможно, даже огромную ценность. Я сделаю всю работу, а лавры достанутся уважаемому Ренцо Адольфусу. Так оно и происходит. Я не виню синьору, но предпочел бы работать без вмешательств.
Это и в мой огород камешек, заподозрила я, но вслух спросила другое:
— А что может обнаружиться на чердаке?
— Да кто знает… Монастырь ведь в какой-то момент упразднили. Что угодно там может быть, например кринолины девятнадцатого века. Да Изола селили тут гостей, иностранцев, из Англии.
Своих английских предков Маттео не жаловал. Попробовал как-то съездить на историческую родину, но враждебное отношение отца испортило всю радость. Мать Маттео, британка, в угоду тирану мужу совершенно обытальянилась. Где-то в Англии у Маттео оставались родственники, но он их совсем не знал. Себя он считал европейцем. Американцев — лишенными вкуса. Тут он взглянул на меня и опомнился.
— Речь, разумеется, не о вас.
— Да ничего.
— Почему?
— Я себя по-другому воспринимаю.
— И как вы себя воспринимаете?
Хороший вопрос.
— Воспринимаю как Нел. И то, может быть, слишком много на себя беру.
Мы замолчали. Я постепенно проникалась к Маттео симпатией, несмотря на его нелюдимость. В этом нежелании или неумении загнать подальше обиду и страхи, нацепив обворожительную маску для посторонних, я узнала себя. Я увидела, что на кону фактически дело его жизни и если что-то имеет для него значение, то огромное. Мне понравилась эта его основательность. Я поняла, почему такую неприязнь вызывают у него притязания Ренцо Адольфуса и почему он не особенно доверяет британцам. Интересно, какой он, когда счастлив?
