— Нет у меня денег, — смутился Киря.
— А книжки есть? — хитро сощурился на него Степка.
— Какие книжки?
— Учебные, какие же еще! Вот-то бестолочь! Ты какую-нибудь продай, деньги и будут, — ухмыльнулся бродяжка.
— Ну уж нет, этого я не сделаю ни за что. Двугривенный у Маньки, сестры, возьму лучше, отдам ей на праздниках. Отец нам деньги дарит, — решил Киря.
— Деньгами, говоришь? Эх я, простофиля, простофиля, что больше у тебя не просил! — расхохотался Степка.
— Ничего, наш атлас не уйдет от нас! — вторил ему Ванька. — А теперь вот что, принеси сюда нам денежки, двадцать, как сказано, а вечером, будь покоен, подкараулим мы цацу вашу, Васиньку хваленого, и баню ему такую пропишем, что долго помнить будет, до новых синяков.
— Он вечером, после всенощной, к матери на могилу ходит, — пояснил Киря.
— Ладно уж, знаем, на дне морском сыщем. Не сумлевайтесь, ваше сиятельство, — расхохотался Ванька. Его достойный товарищ вторил ему. Кире оставалось теперь только исполнить требование бродяжек.
К чести мальчика, надо сказать, что далеко не с легким сердцем отправился домой Киря. Что-то больно пощипывало его за душу, что-то сверлило мозг при одном только представлении о предстоящей проделке с Васею бродяг.
«Скажу им, чтобы не больно дрались да чтобы сказали ему, за что учат его…» — продолжал размышлять и на обратном пути к пруду Киря, успевший выпросить у Мани нужный ему двугривенный в долг на несколько дней.
И опять кольнуло раскаяние душу мальчика.
— Вы только не больно шибко деритесь! — чуть слышно и смущенно сказал он бродяжкам.
Те только расхохотались ему в лицо дерзким смехом.
— Никак разрюмился? А? Барышня вишь какая! То «отплатите за меня», то «не больно шибко бейте». Тля ты и больше ничего! — И, презрительно сплюнув, Ванька отправился покупать водку в сопровождении Степки, насмешливо хихикавшего по адресу Кири.
Совсем расстроенный, Киря пошел от пруда.
Всенощная только кончилась. Мягкие февральские сумерки темной сетью окутывали ело боду, когда Вася, выйдя из церкви, направился по знакомой тропинке в дальний угол кладбища, где под набухшим по-весеннему снегом лежал могильный холмик его матери. Кругом все было темно и тихо… Предвесенняя теплынь неуловимой струйкой носилась в воздухе. Вдали замирали живые звуки. Голоса прихожан доносились сюда глухо и смутно. Вася опустился на колени. Крепко стиснул руки и вперил глаза в дальнее небо, такое высокое и прекрасное, с дивными яркими звездами, похожими на чьи-то милые-милые глаза, и думал в эту минуту:
