— Нет, спасибо, — смеясь, отвечала через двери Надя. — Я сама оденусь и причешусь; мне никого не надо!
— Ну, как хочешь! — отвечала Полина. — Только мама приказала, чтобы ты, как будешь готова, пришла ей показаться. Слышишь?.. Непременно!..
— Слушаю-с. Непременно!.. — насмешливо-недовольным голосом отозвалась старшая сестра. — A теперь иди себе с Богом, тебе пора завивать свои локоны.
Она посмотрела на золотые прелестные часы, подаренные ей в этот день отцом. Всего только восьмого половина: «До десяти я успею пятьдесят раз одеться», — подумала она.
За дверьми раздался смех и восклицание, судя по тону, весьма не лестное для Надежды Николаевны, и Полина удалилась быстрой походкой, свойственной её живой и юркой натуре.
— Зачем ты так недружелюбно обращаешься с сестрой? — заметила Ельникова Наде. — Ведь она только передала слова матери, a Софья Никандровна о тебе же заботится…
— Ах, Верочка, оставь! Ты не знаешь… Ведь это все лицемерно, чтоб пред вами порисоваться и в то же время выведать, что мы здесь делаем?.. Не даром же я на ключ двери заперла. Я знала, что без этого не обойдется!..
— A мне, право, кажется, что ты преувеличиваешь. Тебе самой жилось бы лучше, если б ты не портила так отношений к мачехе и её детям.
— Ну, про то мне знать! — со сдержанным вздохом возразила Надя. Но в ту же минуту, спохватившись, что резко ответила Вере Алексеевне, обняла ее одной рукой, крепко поцеловала в щеку и продолжала: — Душечка, я, право, не злая и рада была бы, чтоб все иначе было… Но ничто меня не возмущает так, как ложь, a в Софье Никандровне — все лживо, все напускное и деланное! Я бы никогда не могла с ней сойтись лично, но может быть еще ладила бы как-нибудь, если б не эти несчастные дети! Как их ведут? Среди чего они растут?.. Это заставляет меня ненавидеть эту женщину!
— Очень скверное чувство! — серьезно сказала Ельникова. — Этим дела не поправишь, и тебе такое отношение к семье не приносит чести. Лучше бы старалась противопоставить свое доброе влияние…
— Ах, полно, пожалуйста! — сердито прервала молодая девушка. — Легко говорить вчуже… Будто бы я не люблю этих детей и не перепробовала все, что в моей власти?..
— Не власть нужна, a любовь, — настойчиво перебила Вера. — Власти у тебя, — ты не можешь жаловаться! — в отцовском доме довольно. Потому-то я и простить тебе не могу твоих отношений к сестрам. Если б ты их умела привязать к себе, так могла бы очень быть им полезна.
— Очень! Нечего сказать… Пробовала я… Про брата и Аполлинарию Николаевну и говорить нечего: они с рождения сами себе и всему дому господа; я от них никогда доброго слова не слыхивала. Да и с Ариадной Николаевной, как ни старалась дружить, ничего не выходит! Риада вся под влиянием этой лицемерки m-lle Наке. Клавдя, хоть и нелюбимая, a тоже бедовая, своевольная, капризная девчонка… Все три так избалованы, что к ним и подступиться страшно… Только бедная маленькая Фимочка любит меня, потому что больная; все ею тяготятся, так она, бедняжка, и льнет ко мне… Да и то, вероятно, скоро влияние старших сестриц и братца на ней скажется. Ариадна и Клава прежде тоже были гораздо лучше, добрее, послушней, a как только подходят к десяти годам — и начинают выказывать фамильные черты маменьки.
