— Да, лето проходит. Взгляд Анны снова стал отчуждённым и она отвела его в сторону. Я не могу выделить «каких-нибудь» восемьдесят тысяч. Мне нужно оторвать их от нужд первой необходимости. Я не могу сейчас это сделать. — Анна умолкла. Ей трудно было так жестоко говорить с человеком, самым дорогим, самым близким. — Знаешь, что, — заговорила она оживлённо, — у нас с тобой на сберкнижке отложено тридцать пять тысяч... И даже больше: ведь мы должны ещё получить компенсацию за отпуска, неиспользованные в течение этих двух лет. В общем наберётся около сорока пяти... восьми тысяч, почти около пятидесяти. Ты можешь затратить их на доразведку своей Долгой горы.
— Значит, ты тоже не веришь мне?! — скорбно сказал Андрей. Первым его побуждением было отказаться, но то же чувство, которое владело им в споре с Уваровым, которое привело его сюда и заставило возобновить безнадёжный, унижающий его разговор, чувство матери, готовой любой ценой спасти своё детище, остановило его. — Хорошо, — сказал он с нервной дрожью в голосе, напряжённом и высоком, — я возьму эти деньги... Но... если бы вы знали, что вы делаете со мной!!
— Шалит с нами Долгая. Уж как я рассчитывал напасть сегодня на след, ан опять пусто, да пусто, да нет ничего, — сказал Чулков и, вздохнув, полез в карман за кисетом...
— Без хлеба ещё можно жить, а вот уж без махорочки тяжко. Одно удовольствие в тайге, — говорил он, свёртывая цыгарку, приминая её грубыми пальцами. — Люди в жилых местах музыку слушают, в театры ходят для просвещения души, а мы всё в копоти да в неустройстве. И удивительное дело: никуда ведь не тянет! Вот только бы золото нам найти. Оправдать себя перед добрыми людьми. Но я так думаю, Андрей Никитич, оправдаемся! Беспременно оправдаемся!
— Ещё бы! — сказал Андрей с горькой усмешкой. — Пятьдесят тысяч получили.
— А что ж? И то хлеб, — спокойно возразил Чулков. — Завтра же командируем одного паренька. Скажем ему то, о чём мы с вами решили, и соберёт он нам ещё одну бригаду старателей. До морозов раздуем кадило — только держись.
Оба сидели на каменистом отвале между канавами. Солнце уже скрылось, потухли краски заката и, казалось, будто из этих длинных канав, зиявших чёрными могилами на голом крутосклоне, поднимались серые пары сумерек. Небо с грязными мазками облаков тоже казалось серым. Назойливо ныли комары. Изредка снизу, из провала долины, доносился стук топора: рабочие разведки уже спустились к баракам.
