Домой Анна явилась очень рассеянная и в то же время возбуждённая.
— Ты бы поиграла со мной, — предложила ей Маринка, загородив всю комнату нагромождением стульев и табуреток. — Это самолёт. Хочешь, я отвезу тебя хоть на самый полюс? На льдину, где живут белые медведи. Или в Америку, как Валерий Чкалов?
— Некогда мне, дочка! — ответила Анна и, проходя к обеденному столу, оборвала нечаянно протянутые между стульями нитки. — Что это ты всё заплела, как паук? — промолвила она с недовольством.
— Анна! — с мягким упрёком сказал Андрей. Он сидел на одном из стульев в качестве пассажира, но с газетой в руках.
— Да, да, — нетерпеливо отозвалась Анна. Конечно, это он избаловал девочку, позволяя ей перевёртывать всё в доме вверх дном.
Но тут же забыв об этом, забыв о том, что у Андрея свои неприятности и волнения, связанные с неудачами рудной разведки, Анна села к столу.
Она опоздала и поэтому обедала одна. Она сидела за столом, торопливо жевала, почти не замечая того, что ела, блестя глазами, чертила по скатерти черенком вилки и, не выпив чаю, поспешила в свою комнату.
— Что у тебя, Анна? — спросил Андрей, осторожно прикрывая дверь и тихими шагами подходя к жене.
Она сидела с карандашом в руке, но не писала, а, подперев ладонью черноволосую голову, задумчиво смотрела в окно, где уже копились тонкие летние сумерки. Не оборачиваясь, она взяла широкие ладони Андрея, которые он положил на её плечи, и сжала ими своё лицо. Щёки её горели.
— Тебе нездоровится? — спросил он участливо, нежно.
— Нет, мне хорошо было бы... но рудник болеет, — медленно проговорила Анна, впервые не решаясь делиться с Андреем тем, что так властно волновало её. Но они оба привыкли доверяться друг другу в самом сокровенном и, поколебавшись, Анна выложила все свои соображения.
Андрей слушал заинтересованно, серьёзно, но под конец лёгкое смущение отразилось на его лице.
— Какую ширину камеры ты хочешь предложить? — быстро спросил он.
Анна задумалась. Ей самой было ещё неясно, как она это сделает. И может быть, оттого, что она не смогла сразу ответить, от её неуверенности в сочувствии Андрея... она вдруг почувствовала то, что должен был чувствовать художник, у которого выпытывают тайну ещё не выношенного им произведения. Разве недостаточно того, что она сказала? Андрей смотрел выжидающе. Как он любил это выражение раздумья на её лице!
— Я думаю, метров пятнадцать. Четыре камеры по пятнадцать метров шириной, — сказала она неохотно, почему-то щурясь и хмуря брови.
