Валентина вздохнула, рассеянно погладила бледножёлтые кустики оленьего мха.
Полые, густоветвистые стебельки его, сросшиеся в сплошной дерновик, свернулись на верхушках, как подпалённая шерсть, в коричневые узелки спор. Наднях прошли дожди, и мох, ещё не пересохший на солнце, был мягок и нежен. Валентина прилегла на него, закрыла глаза рукой, и пальцы её красновато просветились, как будто к самым глазам поднесли раскалённое железо. Она зажмурилась. Она слышала, как поднялся Андрей, как он пошёл наверх, но не окликнула его: ей так хорошо было лежать на крутом солнцепёке.
Всю ночь она провозилась с больными. У одного действительно оказался тиф, у другого — малярия, привезённая из Средней Азии. Валентина вспомнила серовато-синее, точно в лучах кварца лицо малярика, его холодные с лиловыми ногтями руки... Послушав отеческого совета смотрителя разведок Чулкова, он выпил стакан водки с перцем и с горчицей, и его всё время страшно рвало кровью.
Испуганный Чулков, грузный, но услужливо проворный, бегал ночью куда-то в тайгу с кайлом и притащил целое ведро голубого вечного льда.
Лёд, пролежавший в земле многие тысячи лет, внушал невольное к себе уважение, но под ножом кололся легко и, оплывая водой, распускался на блюдце просто, как самый обыкновенный. Чулков подносил его кусочками к обтянутым вокруг зубов губам больного, и чайная ложка тряслась в его тупых пальцах. Он был так расстроен, что Валентина даже не решалась побранить его за «собственное средство».
Сейчас больной спал, и Валентина в свою очередь еле осиливала дремоту, лёжа на мягкой моховой постели. Эта поездка сквозь лесное море, осётр-отшельник, звёздный дождь от сгоревшей «палатки бога», малярик, которому она помешала умереть ночью, — всё вдруг слилось для неё в одно потрясающее, радостное ощущение полноты жизни.
— Я счастлива, — сообщила она, ласково улыбаясь голубизне неба, и снова погрузилась в дремоту, растворялась, таяла от солнечного тепла, плыла куда-то...
Смятые облака плыли вместе с нею над чёрно-лиловыми краями гор, прорывались, наползая на острые, скалистые гребни... Странно и хорошо было следить из-под опущенных ресниц за их быстрым, беспорядочным движением.
Сверху донёсся голос Андрея. Валентина приподнялась и прислушалась. Он говорил своим обычным, негромким, чуть глуховатым голосом. Что-то звякало, точно разбирали лопатами груду мелкого железного лома.
