Тут замолчали все — и рассказчик, и биолог, и слушатели.
В любую минуту — днем и ночью, льет дождь или светит солнце, в городе или в деревушке, в промышленном центре или в заброшенном селении — перед вашим взором могут возникнуть длинная, когтистая лапа ягуара, его сверкающие глаза. По вечерам, когда начинают гудеть, подрагивая, моторы автомобилей, лапа удлиняется. В бесконечных очередях ожидающих на перекрестках машин ягуар на время убирает когти, мягко втягивает их внутрь лапы. Но едва транспорт двинулся, как он, потянувшись и расправив лопатки, выпускает когти наружу, рычит, изрыгает огонь — и вот уже понесся, словно звенящая стрела, пущенная в полет демонической силой.
В первый раз — это произошло так давно, что с трудом вспоминалось, — он почувствовал когти ягуара, когда, еще совсем несмышленыш, захотел отнять игрушку (а может, не игрушку, а лакомство?) у одного мальчишки, сынка фабриканта или торговца, а может, доктора или чиновника, и мальчишка, чуть постарше его, закричал, бросился бежать, оглянулся назад, припустил шибче, бежал и бежал, кричал, вопил, бежал и вопил, сжимая в руках игрушку или лакомство, бежал, бежал сломя голову, бежал и кричал, весь устремленный вперед, кричал, надеясь спастись, бежал, запаренный, на последнем дыхании, обезумевший, потерявший голос, а он мчался за ним, догонял, тоже запаренный, тоже на последнем дыхании, молча, стараясь выхватить игрушку или лакомство. (На бегу слышал голос бабушки, побасенки бабушки, сказки бабушки, притчи и наставления бабушки: «Три трепаных тигра трапезничали треской на трех треснувших тарелках». И наставления: «Уважай старших, не перечь богатым и полиции». Разве полиция — из богатых?) Так добежали они до станции, до старого, никому не нужного теперь перрона (незадолго до того, как сообщалось, власти, радея о прогрессе, предали огню старые железнодорожные вагоны), — так добежали они до перрона: он, догоняя игрушку — или лакомство? — а тот, убегая, все еще убегая, и вдруг — хлысть! — плетью по спине, ожог, озноб, словно дернуло током, больно и обжигающе, сперва больно и обжигающе, потом холодно и мокро, больно и мокро; то же самое, наверное, испытывает в кровь избитый Качито, бездомный, паршивый пес Качито, который бродит вечерами по перрону: не найдется ли косточки, нет-нет, он не Качито, он смелый, и снова — хлысть! — второй удар плетью, теперь по ногам, под коленки, и вслед за этим он упал как подкошенный и напустил в штаны.
