Исторический интерес есть плод культурного развития. Первобытный человек живет только настоящим; его еще не тревожит вопрос о том, каковы были судьбы его племени в прежние времена, а если подобный вопрос и возникает в нем иногда, он отвечает на него так же произвольно, как на вопрос о причине того или другого явления природы. Поэтому дикие и полуцивилизованные народы совершенно лишены исторических преданий в точном смысле этого слова.
Каковы были исторические представления греков в глубокой древности, это лучше всего показывают генеалогические предания знатных семейств. В Греции, как и во всякой другой стране, аристократия дорожила своими родословными, как удобным средством возмещать недостаток собственных заслуг действительными или мнимыми заслугами предков. Все эти родословные восходили до богов, но списка человеческих предков нигде нельзя проследить дальше X века. Так, обе спартанские династии насчитывали от персидских войн до героев-эпонимов Агиса и Эврипонта, т.е. за период приблизительно в четыре столетия, одна 12, другая 13 членов, исключая самих эпонимов, причем ближайшие преемники последних, подобно им самим, вероятно, относятся к области мифа, так что действительное историческое предание восходило здесь, по-видимому, не дальше начала VIII столетия. Такой же характер носили родовые записи знати малоазиатских колоний. Историк Гекатей из Милета, писавший около 500 г. до Р.Х., называл себя потомком бога в 16-м поколении; следовательно, его первый человеческий предок должен был жить в X веке. Но и в эту родословную были, вероятно, зачтены эпоним рода и, может быть, также некоторые другие мифические предки. Великий врач Гиппократ из Коса, родившийся около 460 г., насчитывал 18 предков до Асклепия; так как последний и сын его Подалирий — мифические лица, то в лучшем случае остаются только 16 исторических предков. Значит, и в этом роде воспоминания не шли дальше 1000 г. Притом, всякое подобное генеалогическое предание в своей древнейшей части совершенно бесцветно; оно дает одни голые имена, и ничего более. Достаточно бросить взгляд на подвиги, которые приписываются спартанским царям, жившим до Телекла и Теопомпа, чтобы тотчас заметить, что мы имеем здесь дело не с историей и даже не с легендой, а просто с позднейшим вымыслом.
Правда, рядом с генеалогическим преданием существует и поэтическое предание — героическая песнь. Но певцы нисколько не интересуются той исторической связью, в которой совершались воспеваемые ими доблестные подвиги; мало того — обыкновенно они лишены даже способности различать, что было раньше, что — позже. В самом деле, какие известия об Одоакре и Теодорихе сообщает нам „Песнь о Гильдебранте" или что мы знали бы о великой революции, потрясшей Афины в конце VI века, если бы от того времени до нас не дошло никакого другого памятника, кроме песни о Гармодии? Но главное — то, что историческая песнь как таковая большею частью недолговечна. Уже древний Гомер знал, что слушатели постоянно требуют новых рассказов; поэтому греческая героическая песнь доисторической эпохи исчезла очень рано, и притом так бесследно, что до нас почти не дошло известий о ней, и мы заключаем о ее существовании главным образом на основании аналогии в истории развития других литератур.
