— Вы, верно, подрядились доставлять работу зубному врачу, месье Казерн, поэтому портите зубы моему внуку?
Тут из квартиры выходила бабушка:
— А, это вы, месье Казерн! Как поживаете? Да что же вы стоите, заходите!
Она целовала внука в обе щеки, сокрушалась, как он похудел с прошлого раза, и тянула всех троих через порог.
Дед злился — не желал ни с кем делить своего внука. А бабушка настаивала — ей нравился сосед. Дед свирепел, отпихивал Казерна:
— Да отойдите вы! Мне надо кое-что сказать Альберу!
— Ну кто так разговаривает! — вмешивалась бабушка. — Извините, месье Казерн, он очень волнуется, когда приходит внук. Это для него большая радость. Он ведь страшно скучает, с тех пор как ушел с работы.
— Скучаю? Я? — возмущался Бобштейн. — Да мне соседи докучают! Уж я бы как-нибудь нашел, что делать, если б они мне не мешали и не крутились под ногами.
Бабушка вела соседа в гостиную, усаживала, предлагала чаю. Казерн отказывался — еще утро, не время для чая. Но через пять минут сдавался.
— Вы уж простите, это старческое, — говорила бабушка. — Не слушайте его, на самом деле он любит и вас, и мадам Казерн. Надо бы когда-нибудь и нам съездить вместе с вами. Но малыш у нас на все лето. Его родители в этом году опять не закрывают ателье.
Бобштейн делал знаки Альберу. Кивал на жену и загибал палец — во врет! А потом потешно тряс головой, так что Альбер хихикал. Дед наклонялся к внуку и шептал ему на ухо:
— Жуткий сноб! Пять минут с ним провести — и то противно.
Только так он обычно и отзывался о соседе.
Был июль, стояла прекрасная погода, и, уводя Альбера в другую комнату, дед успел еще сказать:
— Вот увидишь, этот шмендрик с нижнего этажа опять потащится в Трувиль жариться на солнце и наживать болячки, вместо того чтобы оставаться здесь, как нормальные люди.
На другой день мадам Казерн притаскивала бабушке, к ее удовольствию, остатки еды из буфета. Поднималась наверх то с кусочком камамбера, то с полбатоном хлеба, то с парочкой чуть перезревших персиков — отдавала все соседке перед тем, как уехать и запереть квартиру на три недели.
Бобштейн, наоборот, терпеть этого не мог.
Он шел в столовую, где еще спал Альбер на раскладушке, и ворчал себе под нос:
— Что я, нищий? Я не могу купить себе коробку камамбера? Хоть бы скорей они уехали на свой курорт, скатертью дорога!
Альбер просыпался, удивленно глядел на часы — они показывали восемь.
— С чего это соседи будят нас так рано?
— Ага, ты понял! — радовался дед. — Ты видишь, как меня терзают? Всего восемь часов, а они уже два раза заявлялись со своими паршивыми помидорами и огрызком пирога. А что твоя бабушка? «Спасибо, мадам Казерн!», «Спасибо, месье Казерн!», «Желаю вам приятно провести время в Трувиле, мадам Казерн, отдохнете там от кухни, поживете на всем готовом!» И все такое прочее. Будь это не твоя бабушка, а кто-нибудь другой, я бы сказал, что она тоже снобка.
