— Я с тобой еще не закончил!
Брандфлек посмотрел на него, удивленно подняв брови:
— Как, еще что-нибудь?
— Ты знаешь, какой оркестр играл на свадьбе у моей дочери? Семеро музыкантов! Те же, что были на вечеринке нашего землячества в отеле «Модерн».
— Дирижировал Ицик? — оживился Брандфлек.
— Да. А пела Соня. Теперь она, как и ты, уже умерла, а какая была певица! У меня есть ее пластинка.
— Хорошая?
— Конечно. В ней намного больше оборотов, чем в нынешних. Но только теперь такие пластинки уже не послушаешь — для них не делают проигрывателей. Так вот, — спохватился он, — скажи мне наконец: почему ты уехал ровнехонько тогда, когда была свадьба моей Фани?
— Брандфлек тяжело вздохнул — настырный Троцкинд надоел ему до чертиков! — опять сложил газету, встал и сказал:
— Ну все, я пошел обратно, в Баньо.
Но тут уж Троцкинд окончательно взбесился. Вцепился в рукав бежевого пальто и заорал:
— Нет, не все! Почему, я хочу знать, почему в тот раз тебе понадобилось отдыхать в начале июля, хотя много лет подряд ты ездил отдыхать в конце?
— Мало ли что, — уклончиво ответил Брандфлек, выдирая свой рукав. — Не всегда же все бывает одинаково.
— Это не ответ! Скажи мне правду, и я отпущу тебя с миром.
Брандфлек опять вздохнул:
— Ты хочешь правду? Что ж, пожалуйста! Я, видишь ли, всю жизнь терпеть не мог всяких торжественных сборищ. Тоже мне удовольствие: надеваешь на шею удавку, набиваешь живот, когда вовсе не хочется есть, сидишь за столом рядом с людьми, с которыми не знаешь, о чем говорить, и не чаешь, как бы поскорее улизнуть. Поэтому и свадьбы ненавижу! Будь моя воля, я и на свою-то собственную не пошел бы, а уж на свадьбу твоей дочери. И когда ты сказал, что она будет в июле, я решил уехать отдыхать пораньше. Вот тебе и вся правда! Ты ни при чем, поверь, я вовсе не хотел тебя обидеть. И прости, прошу, прости меня!
Он говорил так искренне, что Троцкинд не мог не поверить. Обида его растаяла. Но все равно, это было ужасно: лучший друг — вот он, кажется, рядом, но его нет на свете!
Брандфлеку в самом деле пора было возвращаться на кладбище. Троцкинд разжал пальцы, рукав пальто так и остался мятым. Он стоял как потерянный, почти забыв про давнее оскорбление, а Брандфлек, со старой «Унзер ворт» в кармане бежевого пальто, пятился и пятился к воротам сквера, пока совсем не растаял вдали.
Когда же он окончательно исчез, ненависть с новой силой вспыхнула в Троцкинде. Настоящая, жгучая ненависть.
Он ненавидел Брандфлека за то, что того нет в живых. Потому что смерть — ужасная несправедливость. И потому что у него уж никогда не будет друга.
