— «Из ничего не выйдет ничего. Так объяснись».[13]
Ему потребовалось нанести лишь два удара, чтобы услышать имя.
«Проклятье, — подумал он, — еще один вонючий иностранец».
Льюис, в глаза которому текла кровь, заморгал и с ужасом уставился на своего мучителя, который снова принялся расхаживать по комнате, словно пытаясь заставить себя сделать нечто такое, о чем и подумать было страшно. Он слышал его тихое бормотание, постепенно набиравшее силу, и узнал строчки из «Короля Лира»:
Священным светом солнца,
И тайнами Гекаты, тьмой ночной,
И звездами, благодаря которым
Родимся мы и жить перестаем.
Клянусь, что всенародно отрекаюсь
От близости, отеческих забот
И кровного родства с тобой. Отныне
Ты мне навек чужая. Грубый скиф
Или дикарь, который пожирает
Свое потомство, будет мне милей,
Чем ты, былая дочь.
У Льюиса упало сердце, и он страшно побледнел.
— Неужели после стольких лет… — начал он.
Профессор посмотрел на него, и в его глазах появилась мольба.
— Почему ты совершил эту отвратительную вещь?
— Что? Написал правду?
— Чушь! Ты же знал, какой вред это причинит мне и всему, ради чего я работал. Неужели ты так меня ненавидишь? — В его словах появилась внутренняя сила.
— Нет! Ни в коей мере! Если честно, я не понимаю, почему вы принимаете происходящее на свой счет. Но я готов обсудить с вами мою книгу, если вы будете так добры, что развяжете мерзкую веревку и вспомните о здравом смысле.
— Чтобы ты смог со мной справиться, а затем побежать к своему издателю? Я не стану этого делать.
— Чтобы я смог что-нибудь съесть и попить. — Его тон из умоляющего превратился в вызывающий. — Что я должен вам сказать? Мне правда искренне жаль, что вы так к этому относитесь.
Профессор отвернулся и покачал головой.
— Знаешь, я тебе не верю.
Приняв окончательное решение, он резко повернулся и наставил пистолет на свою жертву.
— Прекратите! — завопил Льюис. — Вы что, сошли с ума?
— «Что он безумен, то правда; правда то, что это жаль, и жаль, что это правда».[14]
Десмонд Льюис издал короткий крик ужаса, когда его тюремщик прицелился и нажал на курок. Он успел заметить короткую вспышку света и почувствовать удар, а потом мгновение боли, затем все вокруг затянул красный туман, и он уже больше ничего не видел.
Профессор вздохнул и медленно опустил оружие. А потом, как евреи, увидевшие реки Вавилона, сел и заплакал о том, что потерял.
Он не чувствовал никакого удовлетворения от того, что кара настигла его врага, только печаль. А хуже всего то, что это еще был не конец. Во-первых, ему предстояло решить проблему с журналистом. И как можно быстрее, потому что кто-нибудь очень скоро начнет задавать вопросы. Если не сам журналист Флеминг, так кто-нибудь другой.
