Джейк решил, что он не слишком похож на актера. Скорее он был чем-то вроде елизаветинского театрального агента.
Джейк принялся стенографировать в своем блокноте: «Мог ли этот „игрок“ быть тем, кто находил борющихся с нищетой писателей и покупал у них пьесы, обещая взамен щедрое вознаграждение и исполнение мечты. Совершенно очевидно, что этот персонаж Роберта Грина выдавал себя за сочинителя. Хотя не вызывало сомнений, что он им не являлся. А еще он открыто признавался в том, что готов использовать, то есть эксплуатировать, других».
Джейк вспомнил, что слышал от своих коллег из средств массовой информации, что этот термин — «игрок» — используют в современном Голливуде, когда речь идет об успешных ловкачах от искусства. Это вполне сгодится и для описания агента.
«А также героя из „Крупицы ума“ Грина», — подумал он.
Может быть, Льюис пытался раскрыть сущность литературных агентов Елизаветинской эпохи? Или даже Голливуда?
Кто из живших в то время претендовал на звание поэта и драматурга? И к тому же был «значительной» личностью?
Джейк сделал для себя пометку и стал читать дальше: «Да, не верь им; ибо среди них появился Ворон-Выскочка, украсившийся нашими Перьями, с сердцем Тигра в шкуре Игрока, который считает, что способен потрясать своим напыщенным белым стихом не хуже лучшего из вас».
Вот оно: Ворон. Но кто он, этот выскочка, и на что намекают строчки, ему посвященные?
«Совершенно очевидно, что Грин был чем-то возмущен», — подумал Джейк, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, как делал всегда, когда ему требовалось сосредоточиться.
Потом он взглянул на часы. Пришла пора отправляться в новое путешествие по улицам Лондона со всеми их препятствиями и опасностями.
К своему облегчению, он не заметил преследовавшего его ранее мужчину, когда возвращался на Денмарк-стрит. Однако его пугало знание о том, что он где-то есть. Имеет ли это какое-то отношение к исчезновению Десмонда Льюиса? И если имеет, то какое и почему?
По-женски. Он всех милей мне — значит, лучше всех…
У. Шекспир. Два веронца
(Перевод М. Морозова)
Беркли, Калифорния, конец октября
Мелисса Флеминг вышла из электрички и начала пробираться сквозь вечернюю толпу, стараясь успеть на автобус, который доставит ее домой, в Эшли. Вне всяких сомнений, сегодняшняя встреча была проведена в воспитательных целях. Она знала, что ее исследовательская работа полностью соответствовала общепринятым нормам, проблема была не в этом. Впрочем, ее никто не назвал бы консервативной, ни в коей мере. Просто дело в том, что ее преподаватели, как большинство людей их профессии, не одобряли, иногда весьма яростно, «инакомыслия» в том, что касалось преподавания, и в еще большей степени — докторских диссертаций. После того как ее сурово отчитали — дважды — за предложенную ею тему, призванную раскрыть очевидное влияние некоторых малоизвестных писателей Елизаветинской эпохи, таких как Флетчер и Нэш и особенно Мэри, герцогиня Пембрукская, на развитие театра, Мелисса решила сдаться на милость традиционных тем и больше не отступала от неизменных и проверенных идеи. В конце концов, степень — вещь важная. А потом, как ей казалось, можно будет изучать все, что захочется. Поэтому она сделала то, что ей велели.
