— В городе слишком много народу, — объяснил я. — Каждому встречному улыбаться просто невозможно.
Но Хаги ходил по таким улицам, где было мало народу. Там — то же самое.
Мне нечего было возразить. Ведь не случайно болотные арабы неизменно выходили, чтобы улыбнуться и помахать нам, когда наша лодка проплывала мимо их жилищ, а ребятишки, весело крича и смеясь, подбегали к самой воде. Здесь стоит тебе чуть улыбнуться, как окружающие отзываются радостным смехом. В городе я не наблюдал такого ни в центре, ни на окраине. Выходит, прав старина Хаги. Болотные арабы — не бедняки.
Взять хоть его самого. Разве этот полный собственного достоинства человек — бедняк? По внешности и манерам старца вполне можно было посчитать его могущественным владельцем нефтяных промыслов, или бывшим государственным деятелем, или ушедшим на покой учителем. Впрочем, в своем длинном облачении он больше всего напоминал мудрого пророка или патриарха из Библии, столь же не подвластного времени, как шумерский камышовый дом, в котором мы сейчас беседовали.
Слушая речи Хаги, я ловил себя на том, что сравниваю его с Моисеем или Авраамом.
Хаги помнил камышовые лодки. В дни его юности были в ходу три разновидности. Две — с полым корпусом, наподобие долбленок или сосудов, обмазанные снаружи и внутри асфальтом. Речь шла о красавице джиллаби и о гуффа; обе эти конструкции я и сам видел выше по течению Евфрата, к северу от Вавилона. Стройная джиллаби напоминает обводами машхуф, тогда как гуффа — совсем круглая, вроде огромной автомобильной шины, и такая устойчивая, что она ничуть не накренилась, когда я сел на край.
У болотных арабов я впервые после камышовых лодок озера Титикака увидел образцы такой же искусной работы со стеблями водных растений. Широкие гладкие дуги из камыша, надежно подпирающие высокий потолок дома Хаги, поражали своим совершенством. Расставленные с одинаковым интервалом, словно отлитые в одной форме; внизу — толще человеческого туловища, медленно сужающиеся кверху. Показав на одну из опор, Хаги пояснил, что третий род виденных им в юности судов делали примерно из таких связок камыша, только они сужались в обоих концах. Много соединенных вместе связок образовали компактное суденышко с изогнутыми кверху, заостренными носом и кормой. Корпус вязали из берди; кассаб годится лишь для шалашей на палубе. У берди губчатая сердцевина, а кассаб — полый, ломкий, легко пропитывается водой. Велев мальчику принести по стеблю каждого вида, Хаги показал мне, что мягкий нижний конец
