Перед собравшейся толпой разъехались двери лифта, и сияние прожекторов залило кабину, обнаружив человека средних лет с коротким ежиком седых волос, отворачивающего лицо от яркого света. Его руки были скованы за спиной наручниками, два облаченных в форму офицера федеральной полиции крепко держали его под локти с двух сторон. Когда он повернулся в мою сторону, я ощутил, как по моему позвоночнику пробежала холодная дрожь при виде знакомых кустистых седых бровей, румяного лица и объемистого брюшка: это был Арни Хирш, мой старый друг, семь лет назад присоединившийся к моей практике в 13-й окружной медицинской клинике.
— Отклонился от ответного дерева, — неожиданно прозвучал за моим правым плечом знакомый голос.
Я повернулся к своей новой ассистентке Карме Джонсон.
— Что?
— Доктора Хирша забирают за нарушение «дерева ответов». Это у него уже в третий раз.
Я, конечно же, знал, о чем речь. Нам позволялось говорить только определенные вещи, давать лишь специально предписанные ответы на вопросы, которые всегда были вариациями одного и того же: «Что со мной, док? Я ведь выздоровлю? Чем мне лечиться? Может быть, сканер ошибся?». С первого же дня работы было сказано, что позволять нам отвечать по своему разумению — чересчур большая ответственность и что любое нарушение этой политики будет рассматриваться как федеральное преступление; мы ведь, в конце концов, работаем в государственной клинике.
Я посмотрел на мисс Джонсон.
— Откуда вы знаете?
— Моя подруга Ванда — его ассистентка. Она только что прислала мне сообщение.
— Это она на него донесла?
Я почувствовал в голосе женщины короткое замешательство:
— Нет, это не Ванда. Она никогда бы так не поступила.
Мое внимание вновь переключилось на Арни, который рявкнул на репортера:
— И я сделаю это снова, черт подери! Меня тошнит от необходимости смотреть, как мои пациенты страдают только из-за того, что я должен слушаться какой-то треклятой машины!
Я прекрасно понимал его чувства. Мы говорили об этом за ланчем по меньшей мере дюжину раз. И сам я умудрился избежать неприятностей лишь потому, что у меня не хватало духу поступить, как Арни. Я испытывал к бедняге жалость, но в то же время восхищался им.
Толпа последовала за моим коллегой и окружавшими его офицерами на улицу, где его ждал черный седан. Я ненавидел себя за малодушие, но как я мог помочь коллеге?
Мы стояли в опустевшем зале возле вращающихся дверей, наблюдая за сценой через стекло.
— Пожалуй, нам лучше приступить к работе, — сказал я.
