Он наблюдал за тем, как я расту, как садовник следит за своими саженцами, и хотел он прежде всего нормальности. Я смутно помню, как в раннем детстве отец сажал меня к себе на колени и проверял зубы. «Тут что-то наклюнулось». Он мог потыкать пальцем в десну и сказать: «А этот шатается», и, казалось, это его радовало, и он расшатывал зуб, а мне было больно. Ну, что поделать? Он был фермером. А я была его урожаем. Почему бы и нет?
Заполучить мужчину было великое дело. Моя мать мужчину заполучила, а что получил тот, кто получил ее? Его подцепили. Родилась я. Быть может, отец надеялся, когда я разденусь, увидеть кончик пениса, робко высовывающийся у меня между ног. Я была тощая и плоская, и он мог подумать, что имеется шанс… Однако шанса никоим образом не было.
Быть может, в его семени я была мальчиком, но в утробе матери все переменилось?
остатки осадков… дождя
Эмма Бишоп судила о погоде по лампе, горящей у нее на столе. Ее предметом была грусть. Разочарование. Сожаления. Рецепт? Немножко пустоты зимних полей, когда свирепый ветер выглаживает их; да щепотку терпимости, рукопожатие незнакомца, самоотречение — ибо что еще может делать поле под ветром, как не замерзать? что может сделать рука, как не пожать протянутую руку? И предчувствие непонимания, как кучки земли, которой укрыли растения в предчувствии, что однажды ударит мороз, или тревога конверта, не знающего, что за письмо в него вложат; потом — усталость, того ленивого и нежного сорта, привкус скуки, любовь к повторениям. Эта грусть напоминала набор специй, в умеренном количестве добавленных в соус; дуновение меланхолии, столь легкое, что лишь лепестки цветов ощущают его. День моросящего дождя в глубинах ноября. Определение все еще кажется нечетким? Ну хорошо, скажем так: тихий час сразу после… почти неощутимый отзвук… чуть слышное эхо.
Тема: разлука. Расставание с привычной нищетой. До свиданья… Дом опустел. Свет запаздывал, он был бледный, даже рассеянный. Стол, им освещенный, казался мокрым. Эмма Бишоп развела пальцы веером. Этот свет похож на ее жизнь. До свиданья… Все проходит, говорили древние, но облако все стояло над верхушкою дерева, будто нарисованное, когда отец убивал его ветви, еще не потерявшие листвы. Так зачем же любить что бы то ни было, если все может быть столь грубо и внезапно отнято? Он видел, что дерево живет в блестящих глазах Эммы Бишоп. И на траве под деревом она отдыхала и читала, когда перестала скрывать свое любимое занятие.
