Лютер Пеннер находился в отчаянном и отчаявшемся состоянии, когда мы с ним познакомились. Мы оба посещали вечерние курсы. Я изучал историю, готовясь поступать на юридический, а он прорабатывал литературу, чтобы затем преподавать английский в школе. Однажды наши велосипеды оказались рядом на стоянке. У Пеннера спустила шина, и он одолжил у меня насос. «Я сам вроде этой шины, — сказал он мне, — каждое утро накачиваю себя и весь день воздух помаленьку выходит — ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш, — так что к вечеру совсем сдуваюсь и никуда не гожусь». Что я ему ответил, не помню, а вот как Пеннер шипел — тихо, но настойчиво, — запало мне в память. Я сказал в шутку, что ему нужно бы носить с собою насос, а он засмеялся и, оторвавшись от дела, посмотрел на меня с обескураживающей прямотой: «Ах… к вечеру уже все вранье из меня вытекло».
На следующий вечер он приветливо кивнул мне и улыбнулся, а потом предложил прокатиться на великах до ближайшей кофейни и поговорить. Я с радостью согласился, а он с радостью услышал, что я как раз изучаю период Возрождения. Великолепный период, сказал он. Тогда, сказал он, были духи, были боги; тогда были люди. И итальянский, язык оперы, мафиози, вендетты, maledizione, высвобождался тогда из рамок латыни. Достаточно ли я знаю о Екатерине Сфорца, прелестной и преданной женщине, чью память он так чтит? И я высказался в том духе, что вряд ли правомерно называть «прелестной и преданной» столь волевую и несгибаемую особу. Пеннер прервал процесс размешивания кофе и вытащил мокрую ложечку, воскликнув:
— О нет, прелестной она и впрямь была, и преданной тоже — преданной делу кровной мести! Когда ее второго мужа, Джакомо Фео… которому она, кстати, тоже была душевно предана… убили на дороге наемные убийцы… пристроившись в хвосте ее собственного кортежа… они возвращались тогда с охоты… и Екатерине пришлось улепетывать, как зайцу, к себе в замок… в горе, но еще больше в ярости, если помните… она вернулась, разя направо и налево, словно тигрица; предала смерти десятки заговорщиков, их друзей и родственников, и многих других подвергла пыткам и заточению. Она велела сбросить жену и детей главного заговорщика в колодец, дно которого было утыкано пиками. А своего первенца, такого же хилого, как я, лишила свободы лишь потому, что заметила ревность дитяти к отчиму.
Речь Лютера Пеннера сопровождалась паузами и дирижерским помахиванием ложечкой, и, хотя не отличалась горячностью, производила сильное впечатление благодаря решительному движению челюстей и упорному взгляду исподлобья. С незнакомыми людьми он разговаривал тихо и почтительно, но стоило ему почувствовать, что он среди друзей, речь его дышала откровенностью и искренностью; а мое дружелюбное отношение он почуял сразу же. Незадолго до кончины он признался мне, что в тот первый вечер разглядел в моей душе белый вьющийся флажок. Видимо, это было последнее из его видений раннего периода.
