Потом были и другие.
Она перевернула страницу и прочла заключительные строки: «Здесь кроется начало всех картин, скульптуры и поэмы, монумента. И все — из дерева». Все из ясеня. «Смотри же на него внимательно».
Отцу Эммы, видимо, было безразлично, узнает она или нет. Вероятно, он не счел нужным сообщить ей, что перехватывает, когда удается, ее почту, и входящую, и исходящую, ведь он делал это просто так. Он просто складывал все в стопку — квадратные конверты с наклеенными, пришитыми, выписанными чувствами и символами, немногочисленные письма от заказчиков, иногда с небольшими суммами внутри, заказы для книжных магазинов — все валялось вперемешку на дубовом столике в комнате, где он спал, потому что жена его болела и ее тошнило. Эмма разглядела все это однажды через приоткрытую дверь, все свои конверты, впрочем, с виду нетронутые и невскрытые, и в великом изумлении сказала вслух: «Вот почему я не получила Мэй Сартон!»
Она не пыталась вернуть их. Для нее они уже стали мертвыми останками прошлого. Они даже казались загадочными теперь, в ее нынешнем неопределенном состоянии духа, хотя прошло, кажется, всего несколько недель, как она сделала последнюю открытку: четыре твердых зеленых стручка гороха в веночке из крапчатых листьев магонии, как бы испятнанных огнем и йодом. Как во сне, Эмма прошагала сто с лишним ярдов до того места, где почтовый ящик торчал из травы на обочине дороги, и, открыв его, уставилась в пустоту. Она крепко вцепилась в крышку, будто та могла улететь, и всматривалась в пустой жестяной ящик; ее более интересовало место, где произошла конфискация, чем так называемая контрабанда. Пусто. Эта пустота была оцинкована. Ццц-иии-нкк. Наконец-то Эмма выяснила кое-что непреложно: отец изводил мать отравой.
Ладно, не ее это дело.
Она тщательно закрыла почтовый ящик, чтобы его пустота не просочилась наружу.
И действительно, мать дождалась покоя через неделю. Отец завернул тело в простыни с ее кровати, потом в одеяло, и уложил навзничь, так и не разогнув ее коленей, в деревянный упаковочный ящик. Засыпал щедро все щели нафталином. «Это нам больше не понадобится», — сказал он, заколачивая крышку кровельными гвоздями. Он спустил ящик с крыльца и перетащил в фургон, ругаясь, потому что ящик оказался более тяжелым, чем он ожидал, и неухватистым, — к счастью, у фургона была низкая подвеска и широкая дверца, и он сумел засунуть туда один конец, а потом приподнять другой и, наконец, втолкнуть ящик полностью. Ему не пришло в голову позвать дочь на помощь. В смысле помощи Эмма была безнадежна. «На сегодня хватит, — сказал он. — Мне еще нужно присмотреть хорошее место».
