— А я хочу знать, зачем тебе это, — проворчал Брант. — Ведь у нее нет ничего, кроме десяти маленьких мальчиков — побочных детей ее сородичей — и дома в не очень-то приличном районе. Так какая же причина?.. Неужели неудовлетворенная похоть?
— Давай на время забудем про похоть, — проговорил Эштон. — Похоже, что Хаттон-Муры действительно прячут ее на чердаке — словно сумасшедшую тетушку. Но почему они так с ней обращаются? Разве не ее мать помогла им выбиться в приличное общество? Разве не благодаря ее матери их приняли в обществе?
Корнелл внезапно выпрямился.
— Да, верно. Там был ее дом. И были ее деньги, ее доброе имя. Так почему же не ее дочь, не мисс Уэрлок, унаследовала все богатство своей матери?
— Возможно, ее матери просто не хватило ума уберечь свое состояние от жадных лап барона, — пробормотал Эштон, пожав плечами. — А может, смерть ее отца была внезапной и он не оставил завещания… Хотя нет, разумеется, завещание есть. Как только у человека появляется титул, все его родственники — и близкие, и дальние — начинают донимать его, требуя составить завещание. Я думаю, к Хаттон-Мурам стоит присмотреться повнимательнее.
— И к покойному маркизу Солтервуду — тоже. Возможно, он разбрасывался своими деньгами так же беспечно, как и своим семенем.
— Вам ни к чему это знать, — заявил виконт. — И вообще вся эта история не имеет ни к одному из вас никакого отношения. Я едва не обесчестил ее, вы же не сделали ей ничего дурного.
— Эта женщина заботится о десятерых бастардах только потому, что в них течет ее кровь, — пробормотал Брант. — Как я могу называть себя джентльменом, если не протяну ей руку помощи, когда она в ней нуждается?
Все выпили за Пенелопу и за ее доброе сердце, в котором нашлось место для тех, от кого отказались родные матери. Потом они принялись обсуждать, какую именно информацию им следует искать. Эштон не мог избавиться от мысли, что к похищению Пенелопы напрямую причастны его невеста и ее брат. Словно кто-то нашептывал ему в ухо зловещие слова. Давно пора ему самому заняться Хаттон-Мурами, вместо того чтобы перепоручать это другим.
Пронзительный визг словно вонзился Эштону в мозг, лишив его удовольствия насладиться сладкой утренней полудремой. Он застонал и накрыл голову подушкой. Но разве подушка могла отгородить его от шума, создаваемого целой армией возбужденных женщин, и от грохота, производимого множеством коробок, саквояжей и сундуков? Эштон выругался сквозь зубы. К нему приехали родственники, и приходилось с этим мириться.
