Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что «афганцы» по-прежнему были в Магдагачи.
— Я вас скоро сам убью, — сказал он злобно.
— Успокойся, через неделю уходим, — сказал борттехник Мухаметшин.
Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля — твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: «осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы…», разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, — греть руки, когда они замерзнут, — расконтривал, откручивал, заливал, закручивал, законтривал… И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:
— Ты фото на паспорт сдал?
— Какой паспорт? — удивился борттехник.
— Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все «афганцы» сдали, а завтра последний день! Хули телишься-то?
Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:
— Завтра сдам…
— Борт Чакиру передавай! — убегая, крикнул инженер.
Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта Мухаметшина Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, — инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?
У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе, который сидел на плечах, как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии — темный, опухший лик меж погон, приподнявшихся, как крылья настороженного орла.
Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину — погоди-ка, тебя же нет в списках!
Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт Љ 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, — на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда — в Узбекистан, — только тогда борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.
