Вертолетчик | страница 67



Итак, только одна мысль могла стать спасительной. Если не пускают, значит, там ему грозит опасность, а он ценен матери Истории. Да, нужно оставшийся год использовать правильно. Например, написать роман. Сидеть и писать! — один, никто не мешает, тишина… И после армии как ахнуть этим романом по стране! Чтобы забегали, закричали, — кто, мол, такой, откуда, м как он смог?!

— А вот так! — бормотал белый как снеговик борттехник.

Когда приехал новый экипаж, он уже был спокоен. И Афганистан казался ему таким же нереальным, каким был до армии. Борттехник ходил с записной книжкой в нагрудном кармане летного комбинезона и записывал мысли по роману. Он записывал даже в полете, и ночью на ощупь, так, что потом не мог прочитать вибрирующие или наползающие друг на друга строчки.

Он писал роман про двух американских летчиков, во время Второй мировой потерпевших катастрофу над Гималаями, и по пути в Лхасу попавших в пещеры, где вне времени находились прародители человечества, которые в конце времен начинают это человечество сначала — и так цикл за циклом.

В домофицерской библиотеке он взял все книги про Китай, и вечерами делал выписки.

Однажды борттехник сказал капитану Маркову, что в процесс подготовки летчиков-снайперов нужно включить даосские практики.

— Лучнику не надо тратить стрелы, чтобы научиться попадать в муху на стене, — говорил бледный борттехник. — Он смотрит на муху до тех пор, пока она в его глазах не станет огромной. А в огромную муху попасть уже не составляет труда!

— Ты устал, парень, — озабоченно сказал капитан, маленький, сухой и во всем точный. — Ничего, скоро домой…

— Не хочу домой, мне и здесь хорошо. Белогорье — то, что отражается в Беловодье, Шамбала, практически, — сказал борттехник, и с капризной сварливостью добавил: — А ваши Магдагачи в переводе с эвенкского — кладбище старых деревьев…

Свинцовые трусы

В середине апреля борт Љ 22 все же вернулся из белогорской командировки. На стоянке поредевшей первой эскадрильи было малолюдно, — половина личного состава изучала в Торжке новую матчасть.

Уже почти просветленный борттехник Ф. старался использовать свое одиночество как можно полнее. Думая над романом, попутно он создал теорию бессознательного как энергетической емкости, вывел формулу напряженности сознания, далеко продвинулся в теории дискретного движения, введя понятие времени активации. Он взял в библиотеке подшивку «Шахматы в СССР» и по вечерам изучал все матчи двух «К». Словом, чтобы подавить в себе комплекс тыловой крысы, лейтенант Ф. расконсервировал свою доармейскую внутреннюю жизнь и выводил ее на полную мощность.