— Я тебя достану, сукин сын! — крикнул он Петерсону, зажмурил глаза и съёжился, потирая больную челюсть.
Петерсон не проронил ни слова. Просто хмыкнул и гордо отошёл. С ним было опасно шутить. Даже его братья ходили вокруг него на цыпочках. У него было каменное лицо, но подвижный характер; он не торопился предупреждать, зато быстро кусался, и трудно было предугадать, на ком он отыграется в следующий раз.
Одного сержанта-инструктора только что вернули из Вьетнама с понижением в должности за жестокость. Во время дневных физзанятий он наступил солдату на руку, когда тот отжимался, и сломал три пальца. А ещё через несколько минут ударил другого в бок и сломал два ребра.
Картина взращивания бойца была бы не полна без тренировки его голосовых связок, поэтому на утренних кроссах мы разучивали армейские песни, чтобы поддерживать ритм на разминке.
Пойло? К чёрту!
Табак? К чёрту!
Тётки? К чёрту!
Вверх — пошёл, вниз — пошёл…
Докажу: служить в десантной части я могу,
И родился я на ужас и на страх врагу —
Воздушно —
десантный,
однозначно…
Где-то к пятой неделе мы начали приходить в норму, хотя Дуган и не желал признавать это.
— Дай новичку расслабиться, и он проволынит всё время, — говорил он.
Поэтому независимо от чистоты нашей казармы, натянутости коек, начищенности ботинок и блях, он по-прежнему обзывал нас «кучкой неряшливыхых и расхлябанных штатских».
Но Дуган начал нам нравиться, мы вдруг осознали, что хоть он и орал на нас, мы тоже стали ему родней. Мы уже меньше принимали на свой счёт его ругань, и, казалось, он постепенно смягчался и легче обращался с нами.
Солдаты 2-ой роты прибыли со всех обтрёпанных краёв Американской Мечты: белые с грязных бедных ферм и шахтёрских городков в Аппалачах, чёрные с Юга и дети, которые росли в городских новостройках и трущобах, играя с ручными крысами.
Без среднего образования и трудовых навыков, они не знали своих отцов и были не в ладах с этой жизнью, никогда не ели три раза в день и не имели пары кожаных ботинок, покуда их пути не пересеклись с армией.
Двое автомобильных воришек поступили на службу после того, как суд не оставил им выбора: либо армия, либо каталажка.
Других заставила нужда и обстоятельства, на которые они не могли повлиять. Им было по восемнадцать лет, и ни денег, ни работы, ни надежды на лучшее за воротами лагеря.
Они были добровольцами, и их последняя попытка сделать что-нибудь со своей жизнью заключалась в том, чтобы повесить на плечо винтовку и получить шанс умереть безвременной смертью в Юго-Восточной Азии.
