Если у вас создалось впечатление, что необходимость в таком разговоре вдруг возникла из планов создания брошюры о Мистлере как о «ходячем мертвеце», то всякое желание говорить об этом испарилось, пока они ждали vaporetto, чтобы переправиться через канал. Выяснилось, что никаких tableaux vivants или же mourants[24] не будет, поскольку Лина и слышать не желает ни о скромной церковке на острове Сан-Микеле, ни о надгробиях знаменитостей, заросших сорняками. Лина успела побывать на этом острове и очень хорошо его помнила, хотя и не упомянула об одной характерной черте — вездесущем запахе собачьего дерьма, который так хорошо запомнился Мистлеру со дня последнего визита на кладбище. Ей нужен был типично венецианский фон, но только без слепящего блеска водной глади, так чтобы вода как бы подразумевалась, но была не видна. И Венеция непременно должна подразумеваться, но только без этих стрельчатых сводов, мостиков и высовывающихся из-за каждого угла горгулий[25].
А освещение — вот как сейчас, но не прямое, и чтобы ничто не могло отвлечь от твоего лица, сказала она. Мне нравится твое лицо. У тебя самое прекрасное и мудрое лицо на свете.
Ну а, допустим, вот этот фон с веревками, на которых сушится белье после стирки? Он подойдет? И эти стены, они кажутся бесконечными и смотрят слепо. Если тебе нужно именно это, нам надо на Фондаменте-Нуове.
Прекрасно. А тень там будет?
Он понял, что знания Лины о том, как Венеция соотносится с показаниями компаса, весьма ограниченны. Да, сказал он ей, тень имеется, и в то же время только там ты можешь рассчитывать на яркий ровный свет, потому что солнечные лучи отражаются от лагуны.
Второй день подряд он баловал себя шербетом. И выпил почти полный графин сладкого красного вина. Нет, совершенно очевидно, что кое-какой опыт он не прочь повторить. Прискорбно, что его жажда сладкого во много раз превосходит сексуальный аппетит, стремление насладиться телом Лины! Четверо итальянцев в деловых костюмах отодвинули стулья и беззастенчиво пялились на Лину, даже не пытаясь скрыть любопытства, не прибегая к маневрам, к каким прибегал он сам, когда женщина его интересовала. Двое из них расстегнули верхние пуговки на рубашках. У одного на груди блестела золотая цепочка. Наверное, на ней висел религиозный символ, крестик или же медальон с изображением Девы Марии, но если даже и так, видно его не было — терялся в густой темной поросли, украшавшей грудь и верхнюю часть живота.
