– Поешь, пожалуйста, – настаивала старушка, указывая на тарелку.
Двумя пальцами Микуччо оттянул измятый, перепачканный паровозной копотью воротничок – ему не хватала воздуха.
– Поесть?
И несколько раз провел рукой под подбородком, точно благодарил ее и давал понять: сыт по горло, больше не лезет. Снова помолчал, униженный, подавленный только что явившимся ему видением, потом прошептал:
– Какая она стала…
И тетушка Марта горестно кивнула в ответ и тоже отодвинула тарелку, будто все знала наперед.
– Смешно и думать… – добавил он, как бы размышляя вслух, и закрыл глаза.
И в этой тьме отчетливо увидел пропасть, разделившую их. Нет, это была не она – вон та, в зале, – не его Терезина. Все кончено, все давно уже кончено, и только он один, болван несчастный, ничего не понимал. Сколько раз ему говорили об этом там, на родине, но он упрямо отказывался верить. И теперь каким чучелом выглядит он здесь, в ее доме! Если бы эти господа и даже этот лакей, если бы они узнали, что он, Микуччо Бонавино, приехал из такой дали, тридцать шесть часов провел в поезде, всерьез считая себя женихом этой королевы, как бы они хохотали – и эти господа, и этот лакей, и повар, и поваренок, и Дорина! Как бы хохотали, если бы Терезина притащила его в зал на всеобщее обозрение и воскликнула: «Смотрите, этот дурачок, этот жалкий флейтист говорит, что хочет жениться на мне!» Правда, она сама дала ему слово, но могла ли она представить себе, что когда-нибудь станет вот такой? Правда и то, что это он открыл ей путь, помог вступить на него, но теперь она уже ушла так далеко, так далеко, что он, оставшийся на месте, по-прежнему играющий на флейте по воскресеньям на городской площади, может ли он рассчитывать настигнуть ее? Смешно и думать… и потом, что значат эти жалкие гроши, потраченные когда-то на нее, ставшую теперь такой важной дамой? Его кинуло в жар при одной мысли, что кто-то может заподозрить, будто он и приехал только для того, чтобы предъявить свои права в оплату за те мизерные гроши. И тут он вспомнил, что в кармане у него деньги, посланные Терезиной во время его болезни. Он залился краской, так ему стало стыдно, и сразу полез во внутренний карман пиджака за бумажником.
– Я еще и для того приехал, тетушка Марта, – скороговоркой сказал он, – чтобы вернуть вам те деньги, которые вы прислали. Вернуть, уплатить долг, называйте как хотите. Вижу, Терезина стала теперь… да, мне показалось – передо мной королева! Вижу… ладно, даже и думать смешно! Но деньги – нет уж, увольте, этого я от нее не заслужил. Все кончено, тут и говорить не о чем, но деньги – увольте! Мне только одно неприятно – что я возвращаю не сполна.
