— Ты думаешь? — все так же задумчиво спросил Гнатюк. — Что же нам делать?
— Зловить, — твердо предложил Савелий.
— Берешься?
— Дозвольте.
— Добре! Если поймаешь — в долгу не останусь. А ты чей будешь?
— Я сам по себе. Савелий Рогозный.
Гнатюк даже руку пожал Савелию в знак договора. На том и разошлись. Вдогонку Гнатюк еще прокричал Савелию:
— Так ты ж не медли. Поймаешь — дай знать в Кобеляки.
...С какой-то неистовой уверенностью стал готовиться Савелий к делу. Каждый день посылал на ставок старшего девятилетнего сына Митрофана следить, не плеснет ли «нечистая сила». Наказал, чтобы близко к воде не подходил. И каждый вечер, приходя с поля, спрашивал:
— Ну шо, не бачив?
— Ни, тату, не бачив.
А сам Савелий до темна пропадал в клуньке и что-то мастерил из досок, что-то клепал на наковаленке. Сделал он деревянное корыто длиною чуть не в два метра, проконопатил его конопляной паклей и просмолил изнутри. Наливал в корыто воду, проверял на течь. Потом смастерил из железного прута огромную штуковину, похожую на «кошку», которой вылавливают оброненные в криницу ведра. То был удильный крюк.
Однажды под вечер Митрошка не пришел, а прибежал, запыхавшись, со ставка.
— Шо? — спросил в нетерпении Савелий.
— Бачив!
— Шо ты бачив?
— Его.
— Як?
— А так. Сижу, гляжу. Качка (утка) плавает.
— Яка качка?!
— Та, наша, тату. Только вы, тату, не говорить маме, а то будет свариться. Я взял дома ту, стару качку, сивую, шо шкандыбала на одну ногу, и пошел с нею до ставка.
— Та, так...
— Привязал качку на сворку и пустил у ставок. Она плавает, крячет, а я сижу, гляжу. И ось оно як выскочит из воды, та хвать качку! И...
— Шо — «и»?
— Качки як не було... И сворку у меня из рук вырвало...
— Так, так. Добре... А яке воно само?
— Здоровуще, тату. И страшное.
— Ну, ничего, сынку. То будет наша золота рыбка... Правда, надо еще одну качку у мамы красти... Килино, а Килино! (Теперь Савелий при детях называл жену не Акулиной, а Килиной, а она его батьком. Иногда он звал ее «матэ») А, матэ! Где-то у нас пряжа була?
— В сенях, под матицей она... А наще она тебе? — откликнулась Акулина из катражки.
— Та нада.
До поздней ночи Савелий торчал в клуне, при тусклом свете каганца плел из конопляной пряжи сетку. Хоть получилась она и не рыбачьей, но зато крепкой.
Следующий день был воскресным. Ночь Савелий почти так и не спал. Чуть забрезжил рассвет, а он уже вышел со двора и направился к куреню Грицька Охрименка, доброго своего товарища. Побарабанил в окошко. Грицько вышел в подштанниках, босиком.
