Мобилизация…
– Ты пирожки то съешь, которые сверху, они с картошкой! А сладкие можешь и потом съесть, они не испортятся….
– Да понял, я, понял…
– И с рыбой тоже съешь!
– Ну, вот что… Наказываю наперед, если узнаю что хвост набок – запорю как вернусь.
– На себя посмотри! Кобелина! Смотри, если пропишут, что ты там с какой… паненкой спутался… вернешься в пустой дом!
– Да ладно тебе…
– Да не ладно! Истинный крест к родителям уйду и детей заберу! Лучше жалмеркой* жить, чем с таким кобелиной!
– Но, будя!
– И без будя уйду!
– Гутарят, прошлый раз как было – так казна за несжатый хлеб платила.
– Дурик ты, это боевые платили.
– Ага, а потом на круге из-за них в драку.
– Дураки были, потому и в драку.
– А где справедливость, кто хлеб таки сжал – заплатили, и у кого он под зиму ушел – тоже заплатили.
– Гутарят тебе, чугунной голове – боевые платили. Их зараз не за хлеб платят, дурья ты башка…
– Ага, а где справедливость…
На самом краю бетонной станционной платформы стоят двое, по виду – отец да сын. Сын – под два метра вымахал, здоровый молодец, открытое, крестьянское лицо, буйная повитель пшеничных волос, лихо закрученные усы, большие крестьянские руки, с которых ничем не смоешь въевшуюся в них смазку да солярку. На добром молодце – уставной казачий камуфляж, десантные, прыжковые ботинки, на рукаве – знак гвардии, значит срочную ломал в гвардейском полку. Большой зеленый рюкзак, тоже уставной, заботливо собранный явно женскими руками, сбоку приторочено короткое, с пистолетной рукояткой помповое ружье – деревянные части уж потемнели от старости, воронение тоже кое-где стерлось. За спину у доброго молодца – лихо закинут легкий пулемет – переделанный РПД с коротким стволом, складным прикладом и передней рукояткой, пулемет кажется совсем маленьким на могучей казачьей спине.
Отец – кряжистый, с проседью в темных волосах бородатый казачина, в парадной черно-красной форме с лычками старшего урядника – прячет глаза, чтобы сын не увидел в них беспокойства и страха, от нервов похлопывает нагайкой по парадным, вычищенным до блеска кавалерийским сапогам.
– Ты вот что, сын… – глухо говорит он, подбирая слова – ты меня послухай…
– Да знаю я все батя – служил же.
– А и еще послухай! – вскипает отец – много ты понимаешь! Я там еще в восемьдесят первом покувыркался, и Егория** оттуда привез! А как вы сейчас служите – это так, баловство одно! Вот раньше служили – так служили, к ночи в койку без ног падали! А вы – так и норовите по самоволкам, сукины дети!
