— А когда монах-настоятель монастыря забывает о своих клятвах, что тогда? Толпы монахов из Южной столицы и Северного пика[391] вновь склонятся к непослушанию, а тяга к воинственности — это дело особое. Должны ли монахи того храма прежде всего спасать живых существ, наставляя их, и давать им благо? По Закону Будды получение прощения равно состраданию. Применительно к мирским обычаям это означает жалость. Кроме того, как бы ограниченны ни были его деяния, получить какую-то награду ему следовало.
— Но если говорить о награде, это, может быть, в корне противоречит Закону священнослужителей? — так и этак рассуждали между собою люди. Храмовые монахи при этом покачивали головами; навострив уши, они проливали потоки слёз и делали вид, что заболели. Все радовались и успокаивались. Оттуда до Умэдзу[392] было велено плыть на лодках, на которые сверху нагрузить хворост и соорудить некое подобие лодок для перевозки топлива. Немного спустившись вниз по течению, путники в тот же день, едва начало темнеть, остановились в Кидзу[393], а на следующее утро, в тринадцатый день, от опушки дубовой рощи, при помощи младшего хранителя библиотеки Тосинари изволили связаться с господином Фукэ[394].
И тогда Пребывающий в созерцании утвердительно наклонил голову вниз. Хоть и прибыл он сюда, сбежав из столицы, он выразил желание снова пожаловать в неё, однако из стеснения перед людьми со слезами вымолвил:
— Исстари человек, который был главой клана, непременно имел дело с луком и стрелами. Вряд ли он мог быть таким злосчастным типом, как я. Я спасаюсь бегством в такое место, которого ни глазом не видно, ни ухом не слышно, — так он промолвил, захлёбываясь слезами.
Когда Тосинари вернулся и произнёс свою речь, господин Левый министр даже не услышал его, и он до крови прикусил себе кончик языка. Было трудно понять, что у вельможи лежит на сердце. Когда в Южной столице вызвали Гэнкаку, наставника в монашеской дисциплине, а Гэнкэн[395] сообщил об этом в Специальном курсе[396], Левый министр изволил спешно сесть в паланкин и въехать в Южную столицу.
«Келья моя находится в монастыре, поэтому надо опасаться людских глаз» — подумал он и вошёл в маленькую хижину поблизости, где о нём, наконец, позаботились.
Здесь вельможе несколько раз преподносили рисовый отвар, но он даже не попробовал его, а только всё больше и больше слабел, поэтому Гэнкэн склонился над его подушкой и произнёс:
— Я Гэнкэн. Прибыл сюда на Специальный курс. Извольте посмотреть, господин! — добившись лишь того, что вельможа чуть заметно кивнул головой, однако не ответил ни слова и опять забылся.
