Основной философский закон, управляющий человеческим общежитием, таков: когда тот, кто тобой командует, то есть твой начальник, отдает тебе приказ, это равносильно удару в лоб, которого тебе не избежать; самое большее, на что ты можешь рассчитывать, — если, конечно, крепко держишься на ногах, — это принять удар и постараться устоять. Так вот, мой начальник — литературный агент — вчера мне заявляет, что Гэллап моего успеха как прозаика, народника и моралиста угрожающе падает, что дерьмо, которое я сочиняю (надеюсь, вы понимаете, что с его стороны это просто дружеская «facon de parler[1]», плавает на поверхности целого озера глупости, — короче говоря, что мои романы для нынешних читателей — не знаю, какого рожна им еще надо! — слишком легковесны.
Тем не менее, как ни верти, а старик Джо пишет хорошо, вы сами можете это засвидетельствовать, даже наша вшивая критика на сей счет единодушна. Но, видимо, этого уже мало. Невольно вспоминаются писательницы, которые, идя навстречу возросшим требованиям читателей, вкладывают в каждый экземпляр своей книги взращенный на собственном теле, нотариально заверенный волосок.
По словам моего литературного агента, мне позарез нужна сенсация; только с помощью какой-нибудь сенсационной шумихи я могу опять всплыть на поверхность, иметь успех, снова войти в оборот.
Начал он издалека — с рассуждения о том, не слишком ли я разленился; выпивка и кресло — очень уж ограничен этот мирок, писательское вдохновение рискует в нем зачахнуть. Я говорю: давай, давай, не бойся, бей прямо в подбородок! Джо считает, что критика сверху действует оздоровляюще; схлопотать по зубам — испытание для протеза, но в то же время проясняет мысли и даже способствует появлению новых... Давай выкладывай, дружище, все начистоту!
И тогда он сказал, что решил запродать меня одному газетному тресту в качестве корреспондента. Имя у меня есть, оно будет работать, а сама операция поможет стряхнуть пыль с моих книг, залежавшихся на издательских складах.
Я — на дыбы: как так, я же всю жизнь гнушался журналистики, а если и писал для газет эссе или очерки о проблемах морали и нравственности, то помещали их всегда особняком, строго отделяя от обычной газетной белиберды, пошлятины и тривиальной статистики — того, что именуется информацией. Моя проза неизмеримо выше всего этого. Максимум, на что я могу согласиться, это продать газетам серию фотографий, где я снят в разных позах голый. Или же... Но тут я заткнулся, потому что мой литературный агент, оказывается, уже подписал за меня контракт: чек у него в кармане. Можете себе представить, друзья читатели, мое состояние.
