Разрешения вступать в контакт с заключенными у меня нет, здесь строгий карантин: марксизм считается сверхзаразной болезнью. По воле молчаливого большинства практикуются смертные казни, однако тюремное начальство предпочитает квалифицировать их как несчастные случаи в результате попыток к бегству, совершаемых бандитами и ворами, то есть лицами, покусившимися на частную собственность.
На центральном дворе возятся с оружием несколько солдат из взвода, который приводит в исполнение смертные приговоры. Ветеран (бывший муниципальный служащий) чистит винтовку и заливается — поет. «Родная винтовка!» — вставляет он между куплетами. Юный солдат (из безработных) у него на подхвате; его голубые глаза светятся страстным желанием стать стрелком-отличником.
— Перед тем как выстрелить, ты в него целишься, стараешься обязательно попасть?
— Весь взвод стреляет.
— Но ты-то стараешься попасть или нет?
— Едрит твою... чего привязался?
— Чтобы знать, как быть, когда придет мой черед.
— Ну, ладно. Я целюсь в сердце, в самую середку.
Паренек кладет руку себе на грудь.
— А как это делается?
— Нет ничего проще; проведи мысленно две линии: одну от левого плеча, другую от подбородка; они должны образовать прямой угол. В этот угол и целься — будь уверен, попадешь в самое сердце.
Паренек смотрит на свою грудь, примеряется.
— Правильно, сердце тут, — подтверждает ветеран.
— Ты уверен?
— Как хирург! Хирург, перед тем как резать, точно знает, что обнаружит. Надо же все-таки, чтобы хоть кто-нибудь из взвода знал, как это делается. Если все промахнутся, что тогда?
— Пришлось бы расстреливать по новой.
— Ну это уж было бы бесчеловечно.
— И смешно!
Паренек весело хохочет; ветеран смотрит на него понимающе. «Ох, уж эта молодежь, — наверное, думает он. — Ничего, пусть пока резвится; постарше будет, уймется, жизнь заставит».
Солдатик делает вид, что стреляет:
— Пиф-паф! Прямой угол, а в углу сердце. Покойник гарантирован.
Ветеран велит ему перестать. Паренек признается:
— Жду не дождусь, когда наконец дадут попрактиковаться. С тех самых пор мечтаю, как начал играть в жулики-сыщики. Бывало, прошу своего дружка: как только я крикну «пиф-паф», падай замертво!
— Будь спокоен, уж если я участвую в расстреле, добивать не приходится.
— А что, храбрый человек мог бы управиться и один!
— Пожалуй, да, — согласился ветеран.
Понятно? Я записал этот разговор слово в слово, чтобы было ясно: история воздаст им должное — быть может, заклеймит как негодяев или кровожадных насильников, это ее дело, то есть истории, но то, что эти революционеры не дилетанты, — бесспорно.
